Глеб нахмурился.
– Ты мне надоел, – сказал он.
Петя слегка побледнел.
– Напрасно стараешься, – сказал он все тем же твердым голосом. – Я все равно тебя не п-пущу.
– Или ты уйдешь с дороги, – сказал Глеб, – или я спущу тебя с лестницы вперед головой.
– Ты хочешь д-драться? Ладно!
Давыдов снял очки, сложил их и сунул в карман замшевого пиджака. Затем вскинул кулаки к лицу, приняв боксерскую стойку, и пафосно продекламировал:
– «Сбит с ног – сражайся на коленях, идти не можешь – лежа наступай!»
Глеб сдвинул брови и спокойно произнес:
– Петь, не дури.
– «Гектора мы поразим, ненасытного боем героя!» – снова продекламировал Давыдов.
Карие глаза Корсака сузились.
– Петь, я тебя по-хорошему прошу – уйди с дороги.
– А я т-тебе по-хорошему говорю: завязывай с игрой. Добром это не кончится.
– Уйди с дороги!
– Нет!
Глеб двинулся на Давыдова, но тот слегка отвел назад правое плечо, а затем двинул Корсака кулаком в грудь. Глеб остановился, изумленно глядя на друга.
– Ты меня ударил?
– И ударю еще, если не п-послушаешься, – объявил Давыдов.
Глеб чуть прищурил темные, недобрые глаза.
– Ну, давай, – холодно проговорил он. – Рискни здоровьем.
И снова пошел на Давыдова. Тот, резко выбросив вперед правый кулак, двинул Глеба в челюсть. Будучи завсегдатаем московских баров, Петя Давыдов был неплохим бойцом и однажды не побоялся выступить против целой банды отморозков[1], однако с Глебом ему было не совладать. Корсак перехватил руку Пети и въехал ему кулаком под дых.
Петя согнулся пополам, покачнулся и рухнул на пол.
– Ах ты… гад, – прохрипел он с пола.
– Сам напросился.
– Сволочь…
– Знаю, – сказал Глеб и протянул Давыдову руку. – Хватайся за руку, Тайсон хренов.
Петя проигнорировал его руку и встал сам. Отдышался, морщась от боли в животе и мрачно поглядывая на Глеба, а потом сказал:
– Черт с тобой. Хочешь пропадать – п-пропадай.
У Глеба в кармане халата зазвонил телефон. Он достал трубку, взглянул на дисплей и сказал с усмешкой:
– О, девочки волнуются. Петрусь, мое предложение в силе. Оставайся – развлечемся.
– Пошел ты.
Не глядя на Корсака, Петя обулся, накинул пуховик и натянул на голову вязаную шапку.
– Совсем забыл. – Петя достал из внутреннего кармана пиджака сложенную в несколько раз газету и швырнул ее на консольный столик. – Это т-тебе.
Корсак взглянул на газету и спросил:
– Что там?
– То, что в-вернет тебя к жизни. Хотя… надо ли тебе это?
Петя повернулся и, не прощаясь, вышел из квартиры.
Глеб задумчиво посмотрел на закрывшуюся дверь и тихо проговорил:
– Н-да…
Потом взглянул на газету и протянул к ней руку, но в эту секунду мобильник снова зазвонил.
– Да, золотце. Да, уже открываю.
7
Шатенка отпила из своего бокала, облизнула ярко накрашенные губы и провела ладонью по волосам Глеба:
– Глебчик, ты такой милый!
– Я пьяный, а не милый, – отозвался он и тоже приложился к своему стакану.
Вторая девушка, блондинка с большой грудью и осиной талией, гуляла по комнате, разглядывая диковинные вещи, которых в квартире Глеба было в избытке. Остановившись перед плакеткой с репродукцией картины «Медуза», она заинтересованно спросила:
– А это что за картинка?
– «Медуза горгона», – отозвался с дивана Глеб, наслаждаясь коктейлем и обществом нежной шатенки. – Караваджо.
– Чего?
– Микеланджело да Караваджо. Итальянский художник.
– А я знаю про Медуза горгону, – ластясь к Глебу, заговорила шатенка. – Это было в какой-то сказке… – Шатенка наморщила лобик, припоминая. – Кажется, она убивала людей взглядом. Правильно?
– Правильно, – ответил Глеб. – Был только один способ уберечься от горгоны – не смотреть ей в глаза. Иначе – верная смерть.
Блондинка вновь посмотрела на картину.
– А здорово нарисовал, – похвалила она. – Страшненько так.
– Еще бы, – отозвался Глеб и чуть заметно усмехнулся. – Этот парень хорошо знал, что такое зло. Как-то вечером он подкараулил одного своего недруга на рыночной площади, а когда тот проходил мимо, выскочил из засады и ткнул его шпагой в голову.
– Фу, как подло, – поморщилась блондинка.
А шатенка уточнила:
– Убил?
– Да, – сказал Глеб. – Но есть мнение, что таким людям, как Караваджо, на том свете многое простится. Даже убийство.
– Почему?
– Потому что своей работой они оправдывают наше никчемное существование.
Девушки переглянулись. Шатенка потерлась о плечо Глеба нежной щечкой и проворковала – ласково и иронично:
– Глебчик, хватит давить на нас интеллектом.
– Да, прости. – Корсак улыбнулся. – Больше не буду. Давай-ка я тебе еще налью!
Он подлил девушке шампанского. Она отпила, фыркнула от газа, ударившего в нос, и весело спросила:
– Глеб, а ты знаешь какие-нибудь стихи?
– Угу, – отозвался тот.
– Прочитай, а? Только чтобы про любовь.
– Про любовь? – Корсак усмехнулся. – Нет проблем. Слушай!
Шатенка рассмеялась:
– Класс!
Блондинка тоже фыркнула от смеха, но тут ее внимание привлекла перевернутая рамка, лежащая на полке.
– А это что за фотка? – спросила она. Не дожидаясь ответа, она подняла фоторамку и взглянула на снимок. – Это твоя жена?
– Нет, – сказал Глеб и отхлебнул из стакана.
– А кто?
– Женщина, которой я подарил свое сердце и которая вернула мне его в разбитом, но аккуратно склеенном виде.
Девушка фыркнула, покосилась на Глеба и проговорила:
– Надо же – бросить такого роскошного парня.
– Сам удивляюсь. – Глеб улыбнулся. – Наверное, ее не привлекает роскошь. Она из тех, кто довольствуется предметами первой необходимости. А теперь верни фотографию на место, милая.
– Положить ее лицом вниз?
– Да. Так она меньше пылится.
Блондинка хмыкнула, но не спешила выполнить указанное. Она с любопытством вгляделась в портрет:
– А она хорошенькая, хотя и не первой свежести. Сколько ей? Лет тридцать пять? Снежана, посмотри – хорошенькая ведь?
Блондинка показала фотографию шатенке. Та подняла голову с плеча Глеба, продолжая поглаживать его ладонью по груди, взглянула на снимок и улыбнулась:
– Слишком серьезная. И прическу надо другую. Ей бы мелирование подошло. «Мажимеш» или «Балияж».
– Да ладно тебе, Снежанка, ей и так хорошо. Она на какую-то актрису похожа. Из советского кино… Что-то там «тра-ля-ля… инженера Гарина», я в детстве смотрела.
– А, я помню, – кивнула шатенка. – Она играла подружку этого Гарина. Такая беленькая была, с темными глазами. Фамилию только забыла.
– Налюбовалась? – спокойно поинтересовался у блондинки Глеб. – А теперь будь хорошей девочкой и верни «подружку Гарина» на полку. Я серьезно, Люся, положи фотографию туда, где она лежала.
– Я не Люся, – сказала блондинка. – Я Лия.
– Да без разницы.
Девушка поставила фотографию на полку и аккуратно повернула ее пальцем к Глебу. Он сдвинул брови и качнул головой:
– Нет, не так. Переверни, как было.
– Как скажешь.
Она улыбнулась и как бы невзначай толкнула рамку пальцем. Кувыркнувшись в воздухе, стеклянная рамка со звоном упала на паркет.
– Упс! – воскликнула блондинка, подняла на Глеба взгляд и виновато проговорила: – Прости, милый, я нечаянно.
Корсак вскочил с дивана – так резко, что шатенка испуганно захлопала глазами. Глеб несколько секунд стоял неподвижно, глядя на блондинку таким взглядом, что она побледнела и невольно попятилась, затем сунул руку в карман халата.
Девушки испуганно уставились на него.
– Ты чего, Глебчик? – севшим голосом пробормотала шатенка.
Корсак достал из кармана пачку стодолларовых купюр и протянул блондинке:
– Это вам со Снежаной на такси.
Она посмотрела на деньги, снова на Глеба, сдвинула брови и возмущенно произнесла:
– Ты что, нас прогоняешь?
– Угадала.
Глеб продолжал держать деньги. Блондинка еще пару секунд колебалась, а затем выхватила деньги из пальцев Глеба и презрительно проговорила:
– Дурак! Мы бы тебе такую ночь устроили!
– Знаю. Попытаюсь это пережить.
Блондинка кинула взгляд на подругу:
– Пошли, Снежанка!
Шатенка молчал поднялась с дивана. Вид у нее был растерянный.
Глеб стоял неподвижно, глядя на осколки стекла, разбросанные на полу. Через минуту из прихожей донесся презрительный возглас: