– Веди себя прилично.
– Веду. Себя и тебя. Вполне прилично.
Свернули в переулок, прошли несколько домов. Переулок перегородила канава.
– Ух ты, – Серёжа заглянул в канаву, столкнул ногой комок земли, – перегородили усе путя. Как ты по вечерам тут ходишь?
– На ощупь.
– Кошмар.
– Один пьяный уже свалился.
– Случайно не твой бывший муж?
– Не хами.
Перебрались через канаву, зашли во двор.
– А вот подъезд – хоть убей… – Серёжа сощурился. – Вон тот, а?
– Угадал.
– Не угадал, а вспомнил.
Вошли в подъезд. В лифте он обнял её и поцеловал в губы. Оля раскрыла сумочку, достала ключи.
Вышли из лифта.
Оля отперла дверь, вошла. Серёжа следом.
В квартире был полумрак. Оля кинула сумочку под вешалку, сняла вязаную шапку и тряхнула рассыпавшимися волосами.
Серёжа повесил фуражку на деревянный штырёк, привалился к стене:
– Даааа. А обои когда успела?
– Весной ещё. Когда развелись. Мне те никогда не нравились.
– Мне тоже.
– Раздевайся.
Она сняла пальто, скинула сапоги. Серёжа вынул бутылку из кармана, снял плащ. Оля кинула шарф на вешалку и, подхватив бутылку, двинулась было на кухню, но Серёжа поймал её руку.
– Что? – тихо спросила она.
Он поцеловал её в губы, отвёл волосы и поцеловал в висок. Она поставила бутылку на пол, обняла его.
Они долго целовались в полумраке. Оступившись, Оля опрокинула бутылку. Бутылка покатилась к двери.
За руку он втянул Олю в комнату.
– Здесь бардак страшный. – Оля отстранилась на мгновение, потом снова обняла его.
Серёжа скользнул руками под её бежевый свитер. Оля вздохнула, взъерошила его волосы. Он нашёл её грудь, подвёл к кровати, повалил. Оля стала целовать его в лоб, в глаза, но вдруг упёрлась руками в плечи:
– Погоди, я дверь не заперла, кажется.
Бесшумно прошла в коридор. Щёлкнул замок.
Вернулась, задернула шторы. Стало ещё темнее.
Сняла свитер через голову, расстегнула джинсы:
– Скинь покрывало.
Серёжа стянул с кровати зелёное покрывало. Под ним было тонкое одеяло в старом комканом пододеяльнике и расплющенная подушка с торчащей из-под неё розовой ночной рубашкой.
Оля вылезла из джинсов и шагнула к Серёже. Он обнял её, стал целовать в шею, в худые ключицы. Оля расстегнула его рубашку, он содрал её с себя вместе с майкой, сдёрнул брюки и трусы.
Обнявшись, упали на кровать.
Оля расстегнула лифчик, бретелька перепуталась с цепочкой. Серёжа поцеловал её грудь, скользнул рукой в трусики. Олины ноги разошлись и снова сошлись в коленях. Прижавшись к нему, она тёрлась ртом о его щёку. Он потянул трусики, она приподнялась. Трусики скользнули по ногам. Серёжа лёг на неё, сжал бессильные худые плечи. Цепочка тряслась между ними. Ноги её быстро раздвинулись. Мгновение он лихорадочно искал на ощупь, Олина рука скользнула вниз и умело направила. Лобки их сошлись. Серёжа замер, уткнувшись в её волосы. Ноги её поднялись, оплели его бедра. Он стал двигаться. Руки ушли под подушку. Оля быстро целовала его лицо. Губы её раскрылись, она громко дышала. Серёжа путался ртом в её волосах. Вскоре Оля стала дышать чаще, язык её прошёлся по губам, пальцы сжали Серёжины плечи:
– Быстрей, Серёженька… вот… вот… вот… вот… так, ой… оо-оо… так… так, Серёженька, вот… вот… так…
Серёжа стал двигаться быстрее.
Олины ноги дрожали, тёрлись о его:
– Быстрее… быстрее… ещё… вот… вот…
Гримаса исказила её лицо:
– Быстрее… вот… вот… вот… еще… немного… милый… аааа!!!
Оля вскрикнула, впилась ногтями в Серёжины плечи. Ноги её согнулись в коленях. Серёжа вздрогнул, застонал в её волосы. Минуту они лежали неподвижно. Потом Серёжа откинулся на спину. Кровать была узкой. Они лежали рядом, вплотную прижавшись друг к другу. Оля чмокнула его в щёку, приподнялась, вытащила из-под подушки ночную рубашку, подтёрлась и прошлёпала в ванную.
Серёжа вытерся этой же рубашкой, лег на спину, закинул руки за голову. В ванной шелестела вода.
Серёжа вздохнул, скомкал испачканную рубашку, сунул под одеяло. Вода смолкла, ухнул сливной бачок.
Оля вошла, легла на него, сжав ладонями щёки, поцеловала в губы:
– За что ты мне нравишься – то, что никогда не клянёшься в любви. Не как остальные.
– Могу поклясться.
– Тогда больше ничего не будет.
Она сжала ладонями его губы, отчего они стали похожи на рыбий рот.
– Чего – ничего?
– Ничего.
Он обнял её, провёл руками по спине и положил на ягодицы, хранившие на себе водяные брызги:
– Ты прелесть.
– Что ты говоришь!
– Прелестная прелесть.
– А мы вам не верим.
– Ты чудесная.
– Что ты говоришь!
– Афродита.
Он поцеловал её подбородок.
Оля водила пальцем по Серёжиным бровям:
– Скажи лучше, когда я могу рассчитывать на продолжение.
– Скоро.
– Скоро – это как? Через час?
– Нет. Скоро.
– Ясно. Вот что, давай перекусим, пока ты не заснул.
– А ты жестокая.
– Ты ещё меня не знаешь.
Оля встала, достала из шкафа халат:
– Пошли поедим. Ты небось на своём институтском пайке?
– Вообще-то я сегодня только завтракал…
– Оно и видно. Чтобы вашего брата раскачать, надо его сперва долго и упорно кормить мясом. Иди. Живо… Правда, мяса у меня не предвидется.
Она убежала на кухню.
Серёжа надел трусы, пошёл за ней.
– Прихвати бутылку! – крикнула Оля. – И норму мою из сумочки тоже.
– Да и у меня… фу ты… – Серёжа поднял бутылку, достал из своего плаща пакетик с нормой, потом из Олиной сумочки её.
Оля стояла у плиты, вырезала из маслёнки кусочки масла и бросала на сковородку.
– Не обожгись смотри. – Серёжа положил оба пакетика на стол и стал срезать пробку с бутылки.
– Не боись. – Оля обернулась. – Принёс. Ага. И твоя. Слушай, давай-ка мы щас из этих норм кое-что сочиним.
– Давай.
– Распечатывай.
Серёжа стал разрезать целлофан:
– Вообще, между нами девочками говоря, я бы эти нормы поджарил.
– Логично. Кстати, когда твоя ненаглядная кам бэк?
– Двенадцатого.
– Скоро.
– Разрезал, Оленька…
– Давай сюда.
Оля бросила нормы в шипящее масло, стала членить их ножом:
– Во, одна свежая, одна сохлая.
– Свежая твоя. Экономистов ценят выше кибернетиков.
– Ещё бы.
Оля расчленила нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду.
– Вот. У французов есть такой омлет со свежей клубникой. Только у нас вместо клубники…
– …земляника.
Точно. Вообще, – она вытерла пальцы, – только наши дураки могут придумать – норму жевать в чистом виде. Зачем? Уж лучше с чем-то. Можно вообще запекать, например. Ну, там, в тесте как-нибудь. К мясу приправой, например. А то – жуй сухую! Нет, всё-таки неповоротливые мы какие-то. Французы б новый раздел в кулинарии открыли. Пирожки с нормой. Пирожное из нормы, мороженое… А тут – жуй сухую.
Серёжа постучал согнутым пальцем по столу, железным голосом процедил:
– Майор Пронин, ау!
Оля засмеялась, сняла с огня готовый омлет, подставила на железную решёточку перед Серёжей:
– Навались!
Серёжа протянул ей чашку с вином:
– За тебя.
– Спасибо, солнышко…
Чокнулись, выпили.
Оля села напротив, откусила хлеба, ткнула вилкой в дымящийся омлет, подула, попробовала:
– Ничего…
– Пища богов.
Серёжа наполнил чашки:
– За встречу теперь?
– Можно.
Чокнулись. Серёжа в два глотка осушил чашку, стукнул дном о стол:
– Амброзия…
Оля пила медленно, голый локоть её поднимался.
Быстро съели омлет.
Насадив кусочек хлеба на вилку, Оля протёрла сковородку:
– Блеск.
– И я говорю – пища богов. – Он вытер губы о сгиб локтя, разлил остатки вина.
Оля встала, поставила сковороду на плиту.
Серёжа с двумя чашками подошёл к ней, протянул:
– За твои глазки, волосы, плечи и тэ дэ.
– Что – тэ дэ?
– Тэ дэ…
Он поцеловал её в шею, провёл рукой по животу, скользнул за отворот халата. Оля отстранилась, выпила. Серёжа тоже.
Постояли, разглядывая друг друга.
Серёжа улыбнулся:
– Есть предложение.
– Конструктивное?
– Ага. Ахнем об пол? На счастье?
– Э, нет, парниша! – Оля выхватила из его рук чашку. – У меня их всего три осталось.
Она поставила чашки на стол.
– А почему так мало?
– Одну я кокнула, а четыре Витька забрал. После развода.