Сразу после заключения брака и необычайно скромной свадьбы обнаружилось, что Захира понесла почти что в нашу первую ночь. Удивительно, подумал я про себя, как быстро мне удалось разбудить сию дремлющую плоть и завязать внутри нее свой узел – или виной нежданно разверзстых ложесн было именно горе Китаны по Хельмуту?
Вот это ее прозвище – Китана – я не смел повторять вслух. Оно безраздельно принадлежало мертвому.
Когда мы поняли, что брак наш принес плод, Турайа ликовала куда больше нас обоих. Ибо это венчало ее хитрость. Это означало жизнь.
Я молился в ажурной часовне Юханны каждое утро перед тем, как уйти по разнообразным своим делам. Так же делал свое время Хельмут. Не знаю, что за слова там мною проговаривались, какие мысли могло уловить дивное дитя простой горожанки и знатного церковного сановника, но беды наши постепенно уходили прочь.
Когда пришла пора шить Захире свободные платья, мы с моей первой женой уговорили ее отложить в сторону мертвенные оттенки. Как раз начало холодать, и я принес из лавки суконщика тонкие сукна буро-голубого, охристого и янтарного цветов, чтобы подчеркнуть цвет волос и глаз Захиры. Нет нужды, что из дому она выходила в теплой накидке с глубоким капюшоном. Я хотел, чтобы подруги, портнихи, советчицы и знахарки из числа ее знакомых – все на свете могли восхищаться ею так, как восхищался я. Водил я ее и к ученым монахам – воспитанникам Грегора, которых он отчасти сманил от франзонских ассизцев, отчасти воспитал на месте. Что было ей от них нужно, раз уж она не собиралась переходить в мою (и Хельмутову) веру, – я не интересовался. Однако она всякий раз собирала вокруг себя стайку опрятных голодранцев в серых рясах, подпоясанных вервием, и в любое время года босоногих. Ну, на худой конец, в сандалиях на босу ногу. Их никто в Скондии не считал за мужчин – просто за умных и добрых людей. Причем высшей пробы.
Так прокатилось над нами чуть меньше девяти месяцев…
Зрелой женщине куда как тяжко рожать впервые – но все равно я удивился тому скоплению народа, которое создалось у меня доме сразу же, как у Захиры начались пока еще слабые схватки. Эти бабки, монашки, знахарки и лекарки вытеснили меня из дома, и я, хотя и беспокоился за судьбу роженицы и младенца, снова был вынужден укрыться в часовне, где провел ночь в непрестанных мольбах.
А утром, чуть свет, появилась на свет она. Моя девочка. Атласный расшитый сверток, перепоясанный золотым кушаком, – своего рода хиджаб, защиту от пагубного и нескромного взгляда, – принесли ко мне на мужскую половину с нескрываемым торжеством, как отменно исполненный шедевр на звание мастера.
Я чуть приоткрыл батистовую занавеску, что прятала личико. Белокурые завитки волос, голубые, мутноватые, с едва заметной прозеленью глаза. Волосы, подумал я, должны будут опасть, а выросши – слегка потемнеть и со временем приобрести оттенок бледного червонного золота. Глаза же станут как у матери: холодный изумруд, аквамарин, чистейшая вода морская.
– Бахр. Море в очах, – невольно произнес я. – Скажите моей супруге, что я благодарю ее от всего сердца за этот дар. Пусть имя девочке будет Бахира, «Морская». Или, с легким изменением звучания, – «Весна». Ибо родилась она в разгар весны.
А потом я снова провел всю ночь перед сердцем Юханны, благодаря ее за тот оживший знак прощения, что мне, казалось, был вручен.
Знак II. Филипп Родаков. Рутения
Заявился наш Тор, натурально, аж на следующие сутки, хотя и верно – поближе к ночному времени дня. Я прямо весь истосковался. А уж как по нем изнылись те крутые мафиози и активные радикалы, которыми он давеча после двадцати трех ноль-ноль пренебрег и пренебрегать собирался и далее, я просто не представляю. Не хватило фантазии.
Почему это я, кстати, решил, что Хельмут пребывает в относительном благодушии, несмотря на вельми голодное состояние? А потому, что он имел подмышкой шикарный баварский пирог со свежей лесной ягодой и с твердым намерением разделить его на две неравные половины. Когда нашему долгожителю в самом деле худо, он не делится сладким ни с кем из смертных. Причем принципиально.
А еще он притаранил полый бамбуковый стебель с красным китайским чаем марки «Гневный Дракон» и специально для меня – бутылку кисленького венгерского вина «Бикавер», то есть «Бычья Кровь». Как символ моей ностальгии по советскому строю. Так что выпьем, поворотим и в донышко поколотим, как говорят в рутенском народе…
Когда мы выдули для затравки по фарфоровому бокальчику чая и приступили к дележу торта, я спросил:
– Давно хотел спросить. В аналоги своих собственных земель вы проникаете просто. Умер – перешел в Рутен – там книжку почитал, так сказать. Ну а чем мои подшефные считают древнюю Японию, Китай, Аравию и прочие экзотические страны, куда никто из них не попадал и попасть не умеет?
– Прикрепленными файлами, – хмыкнул Тор. – Частью Верта, а не Рутена. Вот притянет тебя к Туманной Грани, и откроется путь, нарисованный в облаках, вроде как цифирки и загогулины такие. А почему ты так говоришь – не умеем? Как раз кой-чего начинает получаться…
– И еще одного не пойму. Они же все прямо на детишках сдвинутые, эти твои скондские приятели, охапками их подбирают, а в книге даже имена Армановых главных сыновей не названы. Счел недостойным своего переплетения смысловых узоров? Или просто распространил свои чувства на бо́льшую детную массу?
– Ни то, ни другое. На тебя, я думаю, повлиял бородатый анекдот о султане, который полюбил другой гарем. Детей мои скондцы любят поштучно.
– Шпинельских погодков, как ты говорил, зовут Джалал и Икрам. Впечатляюще.
(Есть, между прочим, такое «прекрасное имя» Аллаха – Зу-л-Джалал Зу-л-Икрам, «Полный гневного великолепия». Вот оттуда и назвали сих буйных деток.)
– Так вот, только они и есть от Турайи, а всех прочих усыновили, удочерили и так далее. Деток очень любят.
– Какие сложности, однако. Нет чтобы самим поработать.
– Фил, вот от кого не ожидал, так от тебя. Ты вообще-то представляешь механику скондийского деторождения? Чистая евгеника, как ты и хотел. Старухи и матерые вдовы четко знают, какое дитя будет желанным для Сконда, а какое нет. Оттого женщины зачинают деток взвешенно и неторопливо.
Так как Тор взвешенно и неторопливо облизывал запачканное лезвие фруктового ножа, стараясь не порезать язык, эти его словоизлияния прозвучали полной невнятицей.
– Тогда с чего они кого попало через бугор тащат? Обходились бы собственными высокопрофессиональными силами.
– Не кого попало, милый, но самых многообещающих из числа бродяжек и сирот.
– Воруют у бедных франзонцев и готиков самых красивых и талантливых ребятишек, так, что ли?
– Только тех, чья красота и талант уж точно не придутся к своему двору.
– Искусственный отбор, значит. Хельм, а благотворительность как же?
– Фил, да куда ж она денется? – ответил он вопросом на вопрос. – Ее скондцы к нужному месту прилагают. Такие врачи без границ, как Сейфулла, многое могут сотворить на одном голом авторитете, лишь слегка приправив его деньгами. И странноприимные дома организовать, и сиротские приюты, и лечебницы для скудоумных.
К этой точке нашей беседы пирожная цитадель была покорена и уже сильно поразрушилась. Бой с ежевикой и малиной продолжался на улицах города, основную массу драгоценного чая и «Бычью Кровушку» я предусмотрительно затырил на верхнюю полку шкафа и теперь раздумывал, не стоит ли бросить в бой испытанного триария в лице хорошей бутылочки мятного ликера. Хорошо, что эти бокальчики-армуды и с алкоголем неплохо смотрятся.
Так что мы пустили одну сладость вдогонку за другой, придавили обе хорошим чайником цейлонского пойла, смоляного по вкусу, цвету и крепости, и, вполне удовлетворенные, откинулись на спинки сидений.