Но одного взгляда на шелковистые длинные волосы Фредерика было достаточно, чтобы волна дрожи вновь возникла в ее животе. Энн только представила, какими мягкими и нежными будут на ощупь его длинные, сейчас стянутые в хвост волосы.
Нет, рыжие мне никогда не нравились, твердо решила Энн и постаралась больше не пялиться на искусствоведа. Но не успела она отвернуться, как встретилась взглядом с Фредериком. Только сейчас Энн поняла, кого ей напоминает этот человек, и поняла, почему она чувствовала все это время скрытую угрозу. Глаза Фредерика были совершенно желтыми, словно у кошки.
Он даже не тигр, он рысь: быстрая и смертоносная кошка, от которой невозможно спастись, думала Энн, завороженная этим взглядом.
– Вы мне сейчас очень напоминаете мышонка, застывшего перед огромной кошкой! – рассмеялся Фредерик.
Энн несмело улыбнулась и поспешила отвернуться.
Как восьмиклассница, честное слово! – сердито обругала она себя.
– Вы ведь уже видели коллекцию? – спросила она, решив сменить тему разговора. Сильной и уверенной в себе Энн было неприятно оказаться в шкурке мыши.
– Да, я видел коллекцию мистера Ланкастера еще до того, как ее хозяин покинул сей бренный мир. Жаль, хороший был человек.
Шокированная Энн вновь чуть не упала.
– Такая очаровательная, как ценитель прекрасного говорю, между прочим, женщина не может быть столь неловкой! – попенял ей Фредерик. – Может быть, вы, мисс Ланкастер, просто хотите быть ближе ко мне?
И он подмигнул Энн самым неприличным образом. От возмущения она даже не нашлась, что ответить грубияну.
– Стоп. А как вы узнали, что я – Энн Ланкастер?
– Мне вас рекомендовал мистер Бернер. Он очень точно описал вас.
Интересно, как же? – подумала Энн, но спрашивать не рискнула, не желая разочаровываться еще и в пожилом адвокате.
– Так что вы можете сказать о коллекции? – тоном, отточенным во время многочисленных деловых встреч, спросила она. В «Калвин индастриалз» все знали, что так мисс Ланкастер говорит только с клиентами. В основном с клиентами – должниками.
Фредерик усмехнулся, и на его щеке появились ямочка, от одного взгляда на которую Энн чуть не прослезилась.
Я стала слишком эмоциональной, недовольно подумала она. Ничего удивительного, за последние два месяца Фредерик – первый мужчина, обративший на меня внимание.
– Раз вам так хочется уйти от обсуждения ваших достоинств… – Он выразительно посмотрел в вырез платья Энн, и она почувствовала, как заливается краской. – Вам никто не говорил, что вы очаровательно краснеете? – поинтересовался Фредерик таким тоном, словно спрашивал о погоде.
– Остановитесь, мистер Стрейт, – устало попросила Энн. – У меня есть жених, и мне не очень хочется продолжать эту игру.
– Странно.
– Что странно? Что я не собираюсь изменять своему жениху? – удивилась Энн.
– Странно, что при наличии жениха у вас в глазах застыла такая тоска. Вы ведь давно не были с мужчиной?
Словно выброшенная на берег рыба, Энн хватала воздух ртом. Всего за пятнадцать минут этот мужчина уже во второй раз ставил ее в положение, когда она не знала, что делать дальше: ударить его по щеке или упасть в его объятия и попросить сделать счастливой хотя бы на полчаса.
– Ох, мисс Ланкастер, непросто вам с таким характером жить, а? – Фредерик подмигнул ей. – Никогда не думали о том, чтобы стать премьером?
– Спасибо, мне и на моем месте неплохо, – огрызнулась Энн. – Мы будем обсуждать мою карьеру или коллекцию моего покойного дядюшки?
– А что коллекция? Она великолепна и стоит больше чем этот дом и весь бизнес вашего дяди в придачу. Но я бы не советовал вам спешить распродавать ее: такое сокровище нужно передавать из поколения в поколение или дарить музеям. – Глаза Фредерика загорелись, он схватил Энн за руку и потащил за собой. – Вы только посмотрите! – восторженно воскликнул он, указывая Энн на какой-то странный рисунок. – Ведь это первые снимки с гравюр Гойи из знаменитой серии «Капричос»!
– И что это такое? – удивилась Энн, разглядывая гравюру, на которой мужчина спал, уронив голову на руки, а вокруг него сидели, летели, бежали странные звери.
– Это гравюра под номером сорок три: «Сон разума порождает чудовищ. Воображение, покинутое разумом, порождает немыслимых чудовищ; но в союзе с разумом оно – мать искусств и источник творимых ими чудес».
– Красиво, – пробормотала Энн, внимательно всматриваясь в гравюру. – Наверное, дядя был очень интересным человеком?
– Своеобразным, – чуть подумав, ответил Фредерик. – Думаю, Бернер уже рассказал вам о психическом заболевании, передающемся по наследству в их семье по линии матери?
– Мистер Бернер сказал, что моему дяде удалось сохранить разум и он умер вполне здоровым психически человеком.
– Мне иногда кажется, что Кристофер Ланкастер все же потерял часть разума… Он так много времени проводил со своими гравюрами… Эта была его любимая гравюра. Может быть, она и помогла ему остаться по эту черту? «Сон разума рождает чудовищ». Впрочем, кого из нас можно считать нормальным?
Фредерик вдруг повернул Энн лицом к себе и впился губами в ее губы. Ошеломленная, она стояла, словно истукан, и не могла ни оттолкнуть его, ни ответить на поцелуй. И Энн ужасно боялась ответить самой себе честно на вопрос, чего же ей хочется больше.
Его губы были страстными и жаркими. Сладкие, словно нагретый июльским солнцем вересковый мед, они дарили блаженство и забвение.
Энн и сама не заметила, как начала отвечать на этот неожиданный поцелуй: ее губы раскрылись, повинуясь беззвучной просьбе, язык сплелся в страстном танце с языком Фредерика…