Значит, стучало в голове, дело не в заклинаниях. Он в самом деле неуязвим, даже святые стрелы не действуют. Они против нечисти хороши особенно, однако барон Вимборн человек, хоть и продал душу дьяволу…
Можно попытаться с арбалетными болтами моего малого арбалета, их мощь чудовищна, однако, думаю, получится то же самое. Если бы дело было в простой регенерации, пусть и сверхбыстрой, красная стрела решила бы проблему, она разносит жертву на мелкие кусочки и разбрасывает так, что никакая сила не соберет воедино… ну, думаю, не соберет. Однако барон достиг бессмертия более простым, хоть и продвинутым способом, ставши неуязвимым не только для старости и болезней, но и для всех видов оружия.
Я напомнил себе зло, что вообще-то есть способы, пусть большинство из них чисто теоретические; к примеру, можно обрушить на него гору, он останется жив, но никогда из-под нее не выберется. Разве что через полмиллиарда лет гора рассыплется в песок.
Или для верности заманить в ущелье, а там обрушить лавину камней. Хоть и трудно, но осуществимо. Это тоже на века и даже тысячелетия.
Правда, это не казнь, а просто помещение на время, близкое к вечности, в одиночную и очень тесную камеру. Предельно тесную. Но не казнь, за которой последует суд. Вот такой парадокс, сперва казнь, потом суд, а затем отбывание наказания в аду.
Через полупустой Генгаузгуз я проскочил на большой скорости, местные все еще выходят на улицы только по необходимости, вдруг да захватчики сорвутся с цепи и начнут бесчинствовать, как рассказывали священники; стража вокруг дворца приветствовала воинственно-ликующими воплями.
Во дворе навстречу с готовностью бросились слуги. Один закричал весело:
– Ваше высочество, я держу его, держу!
Арбогастр сделал вид, что да, его держат, а я соскочил и двинулся в соседнее здание, где обычно размещали высоких гостей короля.
Здесь, как и в главном здании, дворец все еще больше замок, чем дворец, те же массивные стены, залы широкие и низкие, лестницы тоже широкие, громоздкие, все из камня, вообще ощущение такое, что вырублено из цельных глыб. На некоторых красные ковровые дорожки, другие угрюмо смотрят голым камнем, перила широкие, можно скатываться лежа на спине.
Кроме многочисленной стражи полно монахов, я услышал разговор двух проходивших в сторонке:
– Брат мой, нам всем нужно знать, кому доверять в этой стране еретиков!
Второй пробубнил с тоской:
– Нам всем нужно знать, кому доверять вообще в этом странном непонятном мире…
Какой-то системы в расположении залов я не увидел, в разных одинаковые рыцарские доспехи, всевозможное оружие на стенах, чего не увидишь в королевских дворцах Сен-Мари или Вестготии, огромные головы медведей, снежных барсов и совсем уж редких зверей, имен которых я не знал, но выглядевших устрашающе.
Слуг почти не видно, зато священники и монахи попадаются на каждом шагу.
– Ваше высочество…
– Ваше высочество?
– Все в порядке, – объяснял я по дороге. – Могу же возалкать духовной пищи?.. Припасть к истокам?.. И вообще как бы?
– Ваше высочество, – сказал один, – его преосвященство сейчас изволит молиться в часовне.
Я спросил настороженно:
– По мне видно, что иду к епископу?
Он ответил деликатно:
– Не пойдет же принц к простому священнику вроде меня?
Я взглянул на него внимательнее.
– А это зависит. Если будешь что-то значить, к тебе будут ходить и короли. А где та часовня?
– Желаете, – спросил он, – чтобы я проводил ваше высочество?
– Да, – изволил я. – Веди.
У двери часовни монах с толстой книгой в руках задрал очи к своду, губы что-то шепчут, но едва завидел нас, загородил дорогу. Мой монах поклонился и тотчас же попятился, а священник обратил в мою сторону бледный лик с покрасневшими от ночных бдений глазами.
– Его преосвященство сейчас молится в часовне, – сказал он твердо и добавил с неловкостью: – Подождите чуть, ваше высочество. Епископ вот-вот закончит.
Я сказал с одобрением:
– Короткие молитвы лучше длинных.
Он взглянул на меня искоса:
– Он молился все ночь.
– Ого, – сказал я с неловкостью, – тогда мне кажется, его преосвященство что-то скрывает.
Священник посмотрел на меня с иронией.
– А вам точно скрывать нечего?
И ушел, как Пилат от Христа, не дожидаясь ответа. Я хмуро смотрел вслед. Не люблю, когда последнее слово не за мной, однако, с другой стороны, что я мог ответить?
За дверью послышались шаги, скрипнули плохо смазанные петли. Геллерий, еще не отойдя после беседы с Богом, вышел бледный, изможденный, явно взволнованный, на меня посмотрел без всякого интереса.
Обычно мы отделываемся формальными приветствиями, и хотя он хорош, непримирим и очень силен, но я словно бы храню верность отцу Дитриху, потому больше ни с кем из лиц духовного звания не схожусь слишком уж близко и, конечно, не откровенничаю.
Он произнес с едва уловимым поклоном – не покорности, конечно, а элементарной вежливости:
– Ваше высочество…
– Ваше преосвященство?
– Ваше высочество, – поинтересовался он, – чем обязан столь высокому визиту?.. Давайте зайдем вот в эту келью…
Зал, в который он меня ввел, мало похож на келью, но я кивнул, соглашаясь, что да, по обстановке это почти келья.
– Присядете? – сказал он. – Хотя у нас тут простые лавки.
– С удовольствием, – ответил я, – даже лавки удобнее седла, которое то и дело подпрыгивает, а то и вовсе пытается сбросить узурпатора.
Он с неподвижным лицом смотрел, как я сажусь, расставляю ноги, это чтобы ощутить себя по-хозяйски, все мы нуждаемся в чувстве уверенности, затем сам медленно опустился напротив на простую деревенскую лавку, только и всех удобств, что оструганную.
– Слушаю вас, ваше высочество.
Я постарался укрепиться духом, никто не должен чувствовать мой страх и мою растерянность, проговорил почти легкомысленным тоном:
– Как прошла беседа с Господом Богом?
– Я просто просил дать мне силы, – ответил он сумрачно. – И вразумить, как действовать в стране, что вся населена еретиками.
Я ответил осторожно:
– Кто надеется только на Бога, того он наказывает за легковерие. Бог думает о нас. Но он не думает за нас.
– Я не спрашивал у Господа, – сказал он, – как мне поступить. Но когда излагаешь свои доводы не другому человеку, а Господу, сам начинаешь смотреть на них несколько иначе. И видеть то, что не увидел бы, рассказывая даже лучшему другу.
– Да, – согласился я, – все мы что-то да весьма приукрашиваем, а когда излагаем Господу, то привираем совсем немножко. Это да, вы правы, ваше преосвященство. Может быть, сработает наглядное сравнение? Местное население увидит преимущества нашей жизни, высокий достаток, лучшую одежду, прекрасной выделки сапоги, здесь таких не делают, не говоря уже о наших доспехах, оружии, великолепных конях, упряжи… а повозки на рессорах?
Он вздохнул, покачал головой, лицо помрачнело.
– Не пойдет, – ответил он кратко. – Вера невосприимчива к фактам и уступает только другой вере.
Я взглянул на него в некотором удивлении: а Геллерий еще и умен… Впрочем, он же не сельский попик, а епископ, дураки так высоко не пробиваются.
– Жаль, – сказал я, – но, уверен, вы сумеете доказать, что и вера наша лучше.
Он кивнул, посмотрел на меня уже очистившимся глазами, взгляд стал острым.
– Ваше высочество, вас привели ко мне не вопросы веры?
– Увы, – ответил я сокрушенно, – хотел бы я заниматься только высокими вопросами, как вот вы, но приходится идти по жизни, сжимая в руке не крест, а меч. У меня несколько необычный вопрос, ваше преосвященство… Чем можно убить человека, который сам по себе бессмертен?
Его брови полезли вверх, а взгляд стал еще острее.
– Ваше высочество?
– В буквальном смысле, – пояснил я. – Убить человека… в смысле, убить его тело. На душу я не посягаю, это дело… гм… Господа.
Он уловил мою заминку, но не придал ей значения, не сводил с меня пронизывающего взора.