Леня увидел наконец свободный стул в самом темном углу помещения и усадил на него свою злополучную пассажирку, осторожно прислонив ее к стене и повыше подняв воротник пальто. Убедившись, что покойница достаточно устойчива и не свалится со стула, он торопливо выскользнул из приемного покоя.
Едва за ним захлопнулась дверь, в приемном покое появился рослый врач в мятом, заляпанном кровью халате.
– Больная Курочкина есть? – громогласно осведомился он, оглядев притихших старух.
– Я, я Курочкина! Олимпиада Самсоновна! – радостно отозвалась гордая обладательница панкреатита.
– Идемте, – махнул ей рукой доктор и скрылся за дверью, ведущей во внутренние помещения больницы.
– Я ведь говорила! – Старуха засеменила за врачом, свысока взглянув на свою недавнюю собеседницу.
Маленькая, похожая на жабу тетка завистливо посмотрела ей вслед и обиженно пробубнила:
– Панкреатит у нее, так она себя лучше прочих считает! А другие как будто и не больные, а так себе, придуриваются!
На какое-то время в приемном покое установилась относительная тишина, как вдруг с улицы протиснулся небритый, грязный тип в ужасающих лохмотьях. Проковыляв к дежурной сестре, которая неторопливо заполняла формуляр на очередного больного, этот новый посетитель гнусавым, простуженным голосом проговорил:
– Сестрица, мне бы лекарство! У тебя ведь лекарство есть? А то я очень сильно больной!
– Какого еще тебе лекарства? – лениво огрызнулась сестра. – Сейчас санитара позову, Василия Петровича, он тебе пропишет лекарство! Живо на улицу выкинет! Лекарство ему понадобилось! Убирайся-ка ты лучше сам, пока по шее не схлопотал!
– Сразу по шее! – обиделся бомж. – Нет чтобы помощь оказать больному человеку! Я, может, четвертый год при смерти! У меня, может, выпадение памяти и провал сознания! Сестрица, у тебя ведь наверняка есть в аптечке настойка боярышника? Мне бы один пузыречек, мне боярышник очень от моих болезней помогает!
– В аптеке боярышник купи, алкаш несчастный, а я тебе тут не обязана подавать! Пошел прочь, пока санитара не позвала! Он у нас чистый зверь, а вашего брата на дух не переносит!
Бомж с недоверием выслушал угрозы, в то же время стреляя глазами по сторонам. Одиноко сидящая в углу женщина в дорогом кашемировом пальто явно привлекла его внимание.
Оставив в покое несговорчивую сестру, бомж подсел к перспективной даме и сделал вид, что задремал в тепле. Наблюдая сквозь прикрытые веки за намеченной жертвой, он с удивлением отметил, что та совершенно не шевелится. Решив, что женщина заснула, бомж придвинулся к ней еще ближе и незаметно скользнул рукой в карман пальто.
Разочарованию его не было предела: ни в одном кармане спящей женщины не было денег, единственный улов незадачливого карманника состоял из новенького паспорта.
Что ж, паспорт, конечно, не деньги, но его тоже можно продать, есть любители и на чужие документы. По крайней мере, на пузырек настойки боярышника ему за такой аккуратный документик точно дадут.
Бомж огляделся по сторонам, убедился, что его скромная особа никого не интересует, и тихонько покинул приемный покой.
Прошло еще некоторое время, и невысокая, похожая на жабу тетка заскучала, лишившись своей высокомерной собеседницы. Оглядевшись и не найдя среди больных никого более достойного внимания, она решила поговорить о жизни с тихой женщиной в кашемировом пальто.
Подсев поближе к неразговорчивой незнакомке, «жаба» вежливо покашляла, стараясь привлечь к себе внимание, и тяжело, с показным сочувствием вздохнув, проговорила:
– Что-то супруг ваш не торопится.
Поскольку дама ничего не ответила и никак не прореагировала на проявление сострадания и женской солидарности, «жаба» пригорюнилась, поджала губы и недовольно заметила:
– Если некоторые чересчур гордые, тогда нужно в дорогую больницу ходить, которая для богатых! А ежели в одну больницу пришли, так нечего перед людьми так гордиться!
Дама и на это справедливое замечание ничего не возразила.
«Жаба», с одной стороны, несколько устыдилась своей излишней резкости, с другой же – подумала, что лучше не задевать незнакомку, а постараться найти к ней соответствующий подход и вызвать ее на разговор, поскольку больше поговорить здесь все равно не с кем.
– И то взять, – с прежней задушевной, задумчиво-сочувственной интонацией произнесла разговорчивая тетка, – разве же от мужчины дождешься понимания? Все они черствые, бесчувственные, невнимательные, одно слово – козлы…
Дама в кашемире сидела очень тихо, не перебивая собеседницу, видимо, затронутая тема ее тоже волновала, и тетка продолжила с большим искренним чувством:
– Мой-то, пока еще жив был, придет с работы, полный обед стрескает и уткнется в свой футбол… я ему, бывало, говорю: «Коленька, ты бы хоть когда с женой поговорил! Хоть изредка! Тут столько всякого накопилось, обсудить-то хочется. Вот, взять, к примеру, Луис-Альберт, скотина неблагодарная, от Патрисии ушел к этой, к стерве своей рыжей…» – так он вместо вежливого ответа, бывало, запустит чем-нибудь увесистым! Иной раз из посуды, и вдребезги, а ведь жалко, не даром же достается… Или еще, бывало, позову: «Колюша, что-то мы все с тобой дома сидим, давай хоть к Нинке сходим, она новые табуретки на кухню купила, звала посмотреть…» – так опять он не согласный, только выразится по-некультурному, другой раз уже и не захочешь ему слово сказать…
Молчаливая дама по-прежнему не издавала ни звука, и это уже показалось «жабе» невежливым и даже подозрительным – нет бы поддакнуть, сочувственно покачать головой или еще как-нибудь поддержать разговор, а то будто со стенкой разговариваешь, никакого интереса!
– Может, конечно, у вас муж и не такой, – обиженно проговорила задетая за живое тетка, – да только что-то ваш принц-королевич как ушел, так и поминай как звали!
Дама даже на такой прямой выпад ничего не ответила, и тетка уже хотела пересесть на другое место, как вдруг она заметила некоторую странность. На щеку дамы села закаленная бесчисленными невзгодами муха, каким-то чудом перезимовавшая в больничных коридорах. Уж тут-то любой нормальный человек должен был пошевелиться и согнать назойливое насекомое, но странная особа даже пальцем не двинула.
– Я извиняюсь, – почему-то вполголоса проговорила «жаба», – у вас… муха на щеке!
Она протянула руку, согнала наглую муху и чуть заметно прикоснулась к щеке неразговорчивой женщины.
Та и теперь не шевельнулась, не вздрогнула, не отстранилась, вообще никак не ответила на случайное прикосновение.
Но это не все.
Щека таинственной женщины была холодной как лед.
Тетка вскочила, опрокинув свой стул, и истошно завопила:
– Мертвая! Мертвая она! Я с ней целый час разговариваю, а она уже совсем холодная!
При этом перепуганная тетка так широко открывала рот, что ее сходство с жабой сделалось просто поразительным.
По пути от больницы Маркиз завернул на Пушкинскую улицу, где в доме номер пять, в квартире номер шестнадцать была прописана покойная Ирина Леопольдовна Крылова. Он собирался опустить ее сумочку в почтовый ящик, но, подъехав к дому, с огорчением понял, что из этой благородной затеи ничего не выйдет. Дом номер пять был отлично отремонтирован, перед входом на огороженной стоянке красовалось стадо дорогих сверкающих лаком иномарок, а над самой дверью плавно поворачивалась из стороны в сторону портативная камера видеонаблюдения.
«Крутая, однако, дамочка была покойная Ирина Леопольдовна! – подумал Маркиз. – Здесь не то что сумочку подбросить, к дому-то близко подойти не получится, тут же охрана выскочит…»
Он проехал мимо дома, не снижая скорости, и направился к себе, решив, что вопрос с сумочкой решит позднее в рабочем порядке.