Его Высочество благодарит меня за выступление. Я смущена и, чтобы скрыть смущение, делаю ему комплимент.
– Как вам удается сохранять физическую форму?
– Я мало ем, – отвечает Высочество. – Обед – только йогурт. Вторник сексуальный день. Я вызываю девушку по телефону. Раз в неделю.
Я молчу. Мне неудобно развивать эту тему.
Можно полноценно жить и в девяносто шесть лет. Главное – быть живым. И нет ничего важнее жизни.
Выставка продолжалась неделю.
В день закрытия нас пригласили на банкет. Еда была дешевая, невкусная, салат плохо промыт или не вымыт вообще. Все кончилось тем, что я жестоко отравилась и не спала всю ночь. Жучка всполошилась и приволокла мне бутылку водки для дезинфекции.
Когда я наутро вышла из номера, делегация заподозрила, что я алкашка. Бледная до зелени, угрюмая, с бутылкой в руке.
Так окончилась моя книжная ярмарка.
Я вернулась из Швейцарии в Москву.
Впечатления улеглись. Я стала забывать Женеву и Женевское озеро. А что их особенно помнить? У нас своя жизнь, у них своя. У нас американские горки: вверх – вниз, у них – застой благополучия.
Неожиданно мне позвонила Полина Жук.
– Я хочу к вам приехать, – сказала Полина. Мне хотелось спросить: зачем? Но я воздержалась.
– Ты на машине? Я далеко живу, – предупредила я.
– Не имеет значения. Я хочу вас видеть.
– Я тоже хочу тебя видеть, – созналась я. – Приезжай. Пиши адрес.
Полина приехала на другой день.
Она привезла мне в подарок свой альбом фотографий. На мелованной финской бумаге – пейзажи, портреты. Дух захватывает от красоты и тайны. В эту тайну можно проникнуть только с помощью таланта.
В старых лицах просвечивают молодые, и становится понятно: жизнь непрерывна.
Мы сели обедать.
– У тебя есть мастерская? – спросила я.
– В том-то и дело…
Полина рассказала свою печальную историю, довольно типичную для интеллигенции.
Жить не на что. Она сдала свою квартиру, а сама переехала в мастерскую. Но мастерскую отбирают, поскольку закончился срок аренды.
– Какой выход? – спросила я.
– Приватизировать мастерскую.
– А от кого это зависит?
– От мэра.
Я догадалась: Полина хочет, чтобы я позвонила мэру. В этом цель ее приезда.
– Я нового мэра не знаю. Он меня тоже, – объяснила я.
– Веля знает. Веля пообещал, что попросит. Он уже записался на прием. Его примут через неделю.
Значит, цель визита – не мастерская. Тогда что? А может быть, ничего. Просто соскучилась и приехала.
Общение тоже роскошь, своего рода бриллиант, особенно общение близких по разуму и жизненному восприятию.
Мы выпили. По телу разлилась благодать и полное спокойствие.
Полина рассказала, как от нее ушел первый муж. Он был моложе ее на десять лет.
– К молодой? – спросила я.
– На десять лет его моложе.
– Значит, тебя на двадцать, – посчитала я.
– Ну да… – согласилась Полина.
– Этого следовало ожидать.
– Почему же? – не поняла Полина. – Разве я не красивая?
Она держала фужер у лица. Большие глаза над хрусталем.
– Я красивая, не зануда, сама зарабатываю… – перечислила Полина. – Была такая любовь…
– Была и сплыла.
– Но почему?
– Ему захотелось детей. А родить должна молодая. У цыган женщина рожает с двенадцати лет. А в семнадцать уже считается старуха.
– Мы же не цыгане, – возразила Полина.
– Ты хочешь, чтобы я с ним поговорила? – догадалась я.
– С кем?
– С твоим мужем…
– Вы что, с ума сошли? Зачем он мне? Я Велю люблю.
– А с Велей у тебя какая разница?
– Двадцать пять лет. Но я их не чувствую. Моя душа слилась с его душой. У нас одна душа на двоих. Я все время слышу его присутствие.
– И сейчас?
– И сейчас…
Наступила пауза. В тишине две души, обнявшись, как в вальсе, медленно проплыли над нашими головами.
– Я хочу родить от Вели ребенка, – проговорила Полина.
Теперь я поняла наконец – зачем Полина приехала. За советом.
– Тебе нужно мое мнение? – проверила я.
– Да. Это очень серьезно. Мне не с кем посоветоваться.
– Веле шестьдесят пять. У него большое прошлое, но маленькое будущее.
– У него прекрасные гены, – возразила Полина. – И у меня тоже очень хорошие гены. Мой отец был большой художник. Мать – наполовину татарка. Красавица. У нас будет потрясающий ребенок. Я привезу его к Веле на океан.
– То-то Эмма обрадуется…
– Эмма будет наблюдать, как он растет, и не думать о смерти. Она выйдет из депрессии и воспрянет. И Веля воспрянет. У них же нет общих детей.
– Ты о ком думаешь – о себе или об Эмме? – не поняла я.
– Это выход для всех. Новая жизнь всех возродит. И ребенок сам получит жизнь. Я почему-то думаю, что это будет мальчик.
Я смотрела на Полину. В ней совершенно не было захватнического начала. Она была готова делиться всем, что имела и не имела, только бы Веля воспрял для жизни.
– А сколько люди живут? – спросила я.
– Не знаю. Князю Голицыну девяносто шесть.
– Ну вот, а Веле только шестьдесят пять. Значит у него в запасе тридцать лет. Мальчик успеет вырасти и получить образование.
Полина просветлела и обрадовалась, как будто действительно от меня зависело их общее будущее.
Веля приехал в Москву. У него было несколько срочных дел, и в том числе визит к новому мэру. Он собрался просить мастерскую для Полины.
Веля не любил просить. Если бы можно было купить, он так бы и сделал. Но откуда деньги у эмигранта?
В русской литературе воспеваются честные неудачники, а в Америке неудачников презирают. Ценятся победители. Воспитывают в человеке активное начало: надо действовать и побеждать, а не сидеть и ждать у моря погоды.
В семидесятые годы из-за «железного занавеса» нам казалось, что Америка – это страна обетованная. В Америке «не темнеют неба своды, не проходит тишина». Но хорошо там, где нас нет.
Веля надел свежую рубашку, вынул из коробочки золотые запонки – подарок Эммы в первый год романа. Никто не предполагал, что этот роман перерастет в целую жизнь.
Веля всегда мечтал о счастье для Эммы. Он все делал так, как она хотела. Она хотела Америку, берег океана, свой дом – все это он положил к ее ногам. На! Живи! Цвети! Но нет большего несчастья для семьи, чем гибель ее младшего члена. Земля рушится под ногами, и уже ничего не спасает: ни Америка, ни океан, ни любовь. Эмма считала, что они Левушкой заплатили за эмиграцию. Не уехали бы из России, Левушка остался бы жив. И получалось, что Веля виноват. Это он затеял и осуществил эмиграцию.
А теперь при первом удобном случае пытается брызнуть в Москву, там ему веселее, и ему там действительно веселее и полезнее. От него что-то зависит – например, два голоса председателя жюри. А в Америке от него не зависит ничего.
Веля достал галстук от Версаче. Галстук ему подарила Полина. Он бы себе такой не купил никогда. Сочетание цветов – неожиданное, яркое, почти туркменское. Но как красиво… У Полины совершенный вкус, как бывает совершенный слух у музыкантов. Полина вливала в него желание жить, вытаскивала из той воронки, где он сидел вместе с Эммой. Полина как будто кинула Веле веревку, и он с трудом, по сантиметру выбирался из темноты и глины и уже видел травку, и солнечный свет, и крылья стрекозы.
Веля был благодарен Полине и хотел сделать для нее что-то столь же существенное. А что может быть более существенным, чем мастерская…
Веля подошел к большому зеркалу и осмотрел себя с ног до головы. В зеркале отражался красиво стареющий, седой, подтянутый… Прекрасный, чуть загорелый цвет лица – влияние океана и хорошего питания. Зубы – не безукоризненные, но свои. Веля терпеть не мог новые зубы, как клавиши у пианино. Они безусловно старили лицо, и хорошие стоматологи всегда наносили искусственную потраву: царапали, корябали – убирали тупую торжествующую безукоризненность. Безукоризненной бывает только пластмасса, а живое всегда тронуто временем и жизнью.
Веля подошел к телефону и позвонил Полине.
– Спускайся вниз, – сказал он. – Я буду через пять минут.
Волею судеб Веля и Полина жили на соседних улицах. Чтобы дойти пешком от подъезда до подъезда, требовалось пятнадцать минут. А на машине – с учетом сел, завел – пять минут и даже меньше.