Влад вышел и присоединился к компании.
– Ты что-то хотел сказать, – напомнил Ларик.
– У тебя очень смешная птичка. Японская, наверное. Только японцы могут такое придумать.
– Нравится?
Ларик встал с дивана, удалился на короткое время и вернулся с птичкой в клетке.
– На! – Он протянул Владу. – Держи…
– Не надо!
– Бери, бери…
Влад растерянно взял птичку и заглянул в ее личико. Это был воробей или чижик-пыжик. Маленькая птичка с клювиком и круглыми глазками.
«Теперь уж точно не попрошу», – понял Влад.
Жертвоприношение Ларика ограничилось птичкой. Вся его душевная широта была израсходована на Якуба. Ларик платил только с обоюдного согласия, когда он сам этого хотел, и не терпел никакого давления.
Он был разным: хорошим человеком и плохим человеком, щедрым и жадным, порочным и нравственным, благородным и жлобом.
Влад, как механическая птичка, чувствовал своим внутренним устройством колебания Ларика. Он догадывался: Ларик денег не даст. Все будет по-старому, но осадок останется. Отношения пострадают. Ларик не простит вымогательства, а Влад унижения.
Повисла пауза. О чем говорить, когда все и так ясно. Надо прощаться и уходить.
– Ты хочешь, чтобы я тебе повысил ставку за концерт? – прямо спросил Ларик.
– Нет, нет, – испугался Влад. – Ни в коем случае.
– А о чем ты хотел поговорить?
– О новом альбоме. У меня есть стихи, – вывернулся Влад.
– Чьи?
– Ты будешь смеяться. Пушкина.
– Как раз не буду смеяться. Пушкин хороший автор, которого сегодня плохо знают. Жанна, ты знаешь Пушкина?
– Фамилию слышала, а читать не читала, – призналась Жанна.
– Одноклеточный организм. Муха-дрозофила, – заметила дочь Ларика.
– А ты кто? – огрызнулась Жанна.
– Девочки, не ругайтесь, – попросил Ларик. Посмотрел на Влада и сказал: – У тебя хорошие мелодии. Ты – мелодист. Это редкий талант. Твои мелодии запоминаются и застревают в душе.
Ларик замолчал. Влад не понял: это конец фразы или будет продолжение.
– И что? – спросила Жанна, которая тоже не поняла.
– Зачем просить, когда можно заработать? – продолжил Ларик.
– А я и не просил, – отрекся Влад.
– Просил, просил… Только молча.
Ларик плеснул Владу виски в чистый стакан. Это был знак согласия и примирения. Влад выпил.
Алкоголь быстро подействовал. Влад сидел и мечтал и предчувствовал, что завтра же сядет писать новый альбом. Мелодии стояли у горла.
Влад вернулся домой в три часа ночи. От него пахло спиртным, что недопустимо. В руках была клетка с механической птичкой.
– Что это? – спросила жена.
– Результат переговоров. Пример для подражания. К ней с говном, а она поет…
– Выпил… – определила жена. Взяла клетку. Вгляделась в птичку. – Какая милая…
В конце лета к Ларику зашел Якуб.
Ларик неожиданно обрадовался, как будто увидел близкого родственника. Якуб свободно передвигался на обеих ногах, никаких следов травмы. Молодые кости прочно срослись.
В руках Якуб держал большую белую дыню. – Тебе… – Якуб протянул дыню Ларику. – Сорт «торпеда». Половина сахар, половина мед…
Дыня действительно была очень сладкая.
Чужие проблемы
У меня была подруга. И есть. Ведущая актриса ведущего театра. Она приехала из Харькова, чтобы завоевать Москву. И завоевала.
У подруги была дочь. И есть. Людка. Только раньше она была маленькая, а сейчас молодая.
Моя подруга оставила годовалую дочку в Харькове, в каком-то интернате или в детском доме, не знаю точно. Больше оставить было негде. Ни мужа, ни родителей у подруги не было, только одна, но пламенная страсть к театру. Бог заложил в нее актерский талант, и этот талант распирал ее, вопил и рвался наружу.
Подруга изредка ездила в Харьков, навещала дочь, привозила ей гостинцы: сладости, игрушки. Пробыв положенное время, подруга уходила, и на Людку тут же нападали дети постарше и все отбирали. Людка пыталась защитить свои кульки и коробки, но ее били и все равно отбирали. Так что лучше было сразу отдать и не сопротивляться. Единственное, что позволяла себе Людка, – горькие рыдания и вой на всю округу, но на вой не обращали внимания. В этих стенах всегда кто-то выл.
Потом Людка подросла и пошла в первый класс.
Подруга на каникулах привезла ее в Москву, и тогда я впервые увидела девочку. Мы познакомились. Она доверчиво вложила свою маленькую горячую ручку в мою ладонь. Спросила:
– А что ты мне принесла?
Я смутилась и сняла со своей шеи янтарные бусы. Оставить девочку без подарка было невозможно.
Девочка понюхала янтарь, потом лизнула. Большие глазки и острое личико делали ее похожей на белочку.
Подруга посмотрела на нас, и в ее голове созрел план.
– Возьми ее сегодня к себе ночевать…
Я посмотрела на подругу с некоторым замешательством. У меня были свои планы на вечер и на ночь.
– Понимаешь, мне завтра с утра на репетицию. Я не могу бросить ее одну в квартире, а тащить в театр не хочется. Куда я ее там дену? Пусть она у тебя переночует, а в три часа я за ней заеду.
Подруга не спрашивала, а ставила перед фактом. Ее можно было понять. На репетиции она не сможет погрузиться в роль и будет чувствовать себя как рыба на крючке.
Мои планы не столь существенны, их можно поменять в конце концов.
Я решила пожертвовать романтическим вечером во имя дружбы. Забрала Милочку – тогда она была Милочка, Людкой стала позже. Привезла к себе домой.
У меня не было детей, и я с удовольствием возилась с семилетней девочкой. Поставила под душ, поливала теплой водичкой ее хрупкое тельце. Нет в мире ничего более красивого и трогательного, чем маленькие люди.
Потом я кормила Милочку и уложила спать в большую комнату на диване, а сама ушла в спальню.
– Не закрывай дверь, – попросила Милочка. – Оставь щелку.
– Хорошо, – согласилась я и оставила щелку.
Я села за стол и стала переводить стихи по подстрочнику. Мое рабочее место – в спальне, поскольку я люблю маленькие помещения.
Рифмы сами прыгали на чистый лист. Работа шла, вернее, бежала впереди мысли. Почему бы это? А потому что за стеной на моем диване спала маленькая девочка, милая, как белочка, и такая же беззащитная, зависимая от котов, от собак, от холода и голода. В моей груди было тепло от любви, кровь бежала быстрее, и мозги крутились энергичнее.
Я легла спать в час ночи, а проснулась в два.
Возле меня стояла Милочка в моей ночной рубашке. Длинная белая рубашка делала ее похожей на привидение.
– Я боюсь, – сообщила Милочка. – Я лягу с тобой.
Она не спрашивала, а ставила перед фактом. Влезла ко мне под бок и тут же засвистала носиком. Заснула.
Ночь прошла, как на вахте. Я спала урывками, проваливалась в забытье, потом возвращалась в явь. Лежала, смотрела в потолок, слушала детское дыхание. Я испытывала неудобство и счастье. Два в одном. Я не понимала свою подругу, которая добровольно отказывалась от материнства ради лицедейства. Все-таки жизнь первична, а все остальное вторично. Все остальное – это театр, стихи, роли… Все это – работа разума, воображения, химия, короче. А маленькая девочка с глазами, как у белочки, легким дыханием… Как можно менять одно на другое. Но это не мои проблемы. Это проблемы моей подруги.
В следующий раз белочка появилась через десять лет, уже не Милочка, а Людмила – семнадцатилетняя молодая кобылка. Попка у нее была, как рюкзачок туриста, набитая молодой плотью. Глазки – прежние, как у белочки, зубки немножко вперед. Грызун. Она покинула Харьков и переехала к матери окончательно.
За эти десять лет моя подруга – кстати, ее зовут Светлана – набрала козырей в свою колоду. Она стала богата, знаменита и даже купила дом в ближнем Подмосковье. У Светланы появился гражданский муж Юра. Она не торопилась расписываться с ним официально. Ждала, может, подвернется кто-нибудь получше, но ничего стоящего не подворачивалось, а барахла – сколько угодно. Светлана оставалась с Юрой. Лучше такой, чем никакого.
У меня тоже появился гражданский муж, на шесть лет моложе. Мне тридцать семь, ему тридцать один. Он был легкий, прыгучий и хозяйственный. Быстро передвигался в пространстве, как кузнечик. Любил подпрыгивать с поднятой рукой, как будто пытался сорвать грушу, висящую высоко. Обожал анекдоты и знал их великое множество. В компании всех перебивал, чтобы рассказать очередной анекдот.