Кроме всего прочего, эта тьма двигалась.
Катю то и дело подбрасывало, она перекатывалась, ударяясь обо что-то жесткое то локтем, то плечом, то коленом. Вот отчего болело все тело… но голова не просто болела – она раскалывалась, трещала от боли, мешая сосредоточиться…
Катя больно ударилась спиной, перекатилась на бок, вскрикнула и вдруг все вспомнила.
Вспомнила утренний звонок Лидки Дроздовой, вспомнила, как выехала из дому, как подъехала к повороту на МКАД… вспомнила хамоватого гаишника, вспомнила, как она открыла багажник…
После этого вспоминать было нечего. После этого была только темнота.
И тут до нее дошло, где она!
В багажнике собственной машины…
Катю подбросило на ухабе, она ударилась боком о крышку багажника и застонала. Застонала не столько даже от боли, сколько от страха и безысходности.
Она слышала рассказы о женщинах, которых вот так же останавливали на дороге, завозили в лес и там убивали. Ради дорогой машины, ради украшений, часов и прочего дорогостоящего хлама.
Катя слышала такие рассказы много раз, но не воспринимала их всерьез, ей казалось, что это – вроде детских страшилок, которые шепотом рассказывают друг другу на ночь лет в десять. И уж во всяком случае – такое не может случиться с ней самой…
И вот – случилось.
Катю снова подкинуло на рытвине. Значит, они едут не по шоссе, не по городской улице. Они едут по проселку или, того хуже, по лесной дороге.
Ее везут в лес…
Машина снова подпрыгнула и остановилась.
Наступила тишина. Гулкая, звенящая тишина.
Затем крышка багажника поднялась, и Катя на мгновение ослепла от хлынувшего ей в глаза золотого осеннего света.
– Вылезай, – раздался над ней хриплый раздраженный голос.
Глаза немного привыкли к свету, и она увидела мрачное лицо «лейтенанта Смородина».
Впрочем, он наверняка никакой не лейтенант, и уж тем более не Смородин.
– Вылезай! – повторил он угрожающим тоном.
Катя медлила, и тогда он схватил ее за воротник мягкой кожаной курточки («От Alaja», – отстраненно вспомнила Катя слова из другой, прежней жизни).
Она распрямилась, перебралась через край багажника, шагнула на черную лесную землю, густо усыпанную еловой хвоей.
«Ауди» стояла на небольшой поляне, окруженной густым темным ельником. Среди елей проглядывали золотом и багрянцем чахлые осины и березки.
Катя всегда любила сосновый лес – светлый, просторный, как храм, – а ельник недолюбливала, он казался ей мрачным, угрюмым, нелюдимым, зловещим.
Как будто она предчувствовала, что именно в таком лесу закончится ее жизнь…
За спиной «Смородина» маячили еще двое мужчин, чем-то неуловимо похожих: один – в милицейской форме, другой – в черных джинсах и кожаной куртке.
– Что смотрите? – повернулся к ним «лейтенант». – Работайте! Времени мало…
Он рванул Катю за руку, сорвал с запястья часы.
– Часы номерные, – проговорила она, пытаясь вырвать руку. – Тебя по ним вычислят…
– Заботишься обо мне, да? – осклабился мужчина. – Не бойся, как-нибудь обойдется!
Он сунул «Филипп Патек» в карман кителя, озабоченно оглядел Катерину. Потянулся к ее ушам, где призывно сверкали крупные старинные изумруды.
«К глазам, – шептал Виталик, обняв ее перед зеркалом, – как они подходят к твоим глазам…» И ласково покусывал ее ухо, а Катя тихо смеялась – в словах мужа ей слышалась небесная музыка.
– Не рви уши! Я сама! – Катя поспешно расстегнула замочки, сунула серьги в руку грабителя, отправила туда же цепочку с кулоном. – Бери все, только не надо…
Она хотела сказать «Не надо меня убивать», но не смогла произнести эти страшные слова. Ей казалось, что, пока они не произнесены вслух, они еще не стали реальностью.
– Я сказал – работайте! – зло бросил «Смородин» своим спутникам, спрятав украшения и, кажется, потеряв интерес к Кате. – Долго будете сопли жевать? Яму копайте!
От этих слов молодую женщину обдало холодом с головы до ног.
Значит, все… сейчас ее убьют и зароют в этом мрачном пригородном лесу…
Говорят, перед смертью человек видит всю свою жизнь. Она пробегает перед его глазами, как старая кинохроника.
Катя почему-то вспомнила только один день, в раннем детстве.
Она на даче у бабушки… окно в сад широко распахнуто, и в него заглядывают ветки яблони, сплошь покрытые белоснежными цветами… яркое, слепящее, ласковое солнце, и вся жизнь впереди, как нескончаемый праздник…
Вот и настал конец этого праздника.
«Лейтенант» расстегнул кобуру.
– Штык, мы так не подписывались, – нерешительно проговорил парень в кожаной куртке. – Базар был только насчет того, чтобы бабу выкинуть, машину взять… ты машину взял, ты цацки ее взял, а на мокрое мы не согласны!
– А вас кто-то спрашивает? – «Лейтенант» скривил темный рот. – Ты делай что я велю! Копай яму, понятно?
– Непонятно! – Парень шагнул ближе, потянулся к карману. – Мы на мокрое не подписывались! У нас бизнес чистый! Машина – да, деньги – да, брюлики – ладно, но на мокрое не подписывались! У нас весь бизнес из-за нее накроется!
В руке «лейтенанта» заплясал большой черный пистолет.
– Не подписывались?! – заорал он. – Так ты у меня, бизнесмен хренов, сейчас кровью подпишешься! Не подписывался он! Зато я на все подписался… Много воли взял! Рой яму, а потом сам ее замочишь! Или я тебя в этой яме похороню!
– Штык, Штык! – подал голос третий подельник, в милицейской форме с сержантскими нашивками. – Не горячись! Придержи лошадей! На хрена нам этот беспредел? Из-за этой бабы могут быть большие заморочки… за нее землю рыть будут… вон, машина какая дорогая. И сама она упакована по полной программе, небось муж большая шишка, со связями… зачем нам такой геморрой? Взяли свое – и свалили по-тихому…
– Тебя не спрашивают! – огрызнулся Штык. – Делай что я велю! Я с заказчиком договорился…
Только теперь Катя увидела его глаза. Они были абсолютно безумные, какого-то прозрачно-белесого цвета. «Наркоман!» – мелькнуло в мозгу.
– С заказчиком? С каким, на хрен, заказчиком? Почему мы не знаем никакого заказчика?! – проговорил парень в куртке и потянул что-то из кармана.
Штык попятился, пистолет в его руке хрипло рыкнул, полыхнул огнем. Высокий парень широко открыл рот, покачнулся, удивленно разглядывая клетчатый платок, который он вытащил из кармана, и дымящуюся черную дыру у себя в груди.
– Совсем озверел?! – взвыл второй, и в его руке тоже появилось оружие. – За что ж ты Митьку-то?! За что ж ты брата моего?! Совсем сошел с катушек?!
Штык неловко повернулся к новому противнику, но тот уже торопливо нажимал на спуск, раз за разом стреляя в подельника. Штык сложился пополам, выплеснул изо рта порцию дымящейся крови и рухнул на темную лесную землю. Его окровавленный рот широко открывался, словно он что-то хотел сказать, на губах его выступали багровые пенящиеся пузыри.
Катя, не сводя глаз с умирающего, попятилась, отступая к лесу.
Последний из похитителей, зло матерясь, наклонился над «Смородиным», пнул его носком сапога, обшарил карманы. Потом подошел к брату, потрогал пульс. Пульса не было.
Бандит бросил взгляд на Катю, поднял ствол пистолета.
Катя вскрикнула, отступила еще на шаг, уставившись в черный зрачок ствола. Колючие еловые ветки оцарапали ее щеку, но она этого даже не заметила. Бандит сплюнул, опустил оружие, огляделся, снова выругался, сел за руль Катиной «Ауди», сдал назад, с трудом развернулся на поляне и укатил по лесной дороге, оставив Катю наедине с одним мертвым человеком и одним умирающим.
«Лейтенант Смородин» все пытался что-то сказать, тянул к Кате трясущиеся руки, словно просил ее о помощи. Второй бандит не подавал признаков жизни.
Катя хрипло всхлипнула, развернулась и бросилась бежать, не разбирая дороги.
Она мчалась сквозь густой ельник, обдирая лицо колючими ветвями, глотая слезы, спотыкаясь на каждом шагу и всхлипывая. В очередной раз споткнувшись о перегородивший тропинку корявый корень, она вскрикнула от боли в подвернувшейся ноге, с трудом устояла и побежала дальше.