Четыре бревенчатых сруба с окошками, затянутыми какой-то мутной пленкой, с крышами из деревянных пластин, прижимались со всех сторон к небольшой часовенке, на луковке которой высился православный крест. Крепкий, с бойницами, частокол из заостренных бревнышек окружал поселение, добротные тесаные ворота из плах были надежной преградой не только для стрел, но и для ружейных пуль.
С краю возвышалась бревенчатая караульная вышка, на крыше которой трепыхался флаг в три горизонтальные полосы — белую, синюю и красную. Там, судя по редким бликам, стоял дозорный с фузеей. Именно на полированном стволе ружья играли солнечные лучи.
На берегу неширокой, но бурной и норовистой речки несколько женщин в индейских парках полоскали белье, старательно колотя им по камням. Под навесом у сложенной летней печи тоже копошились две индианки — одна помешивала что-то в бурлящем на очаге котле, а вторая старательно месила тесто — серое, с какими-то вкраплениями, невкусное даже на вид.
Впрочем, жители острога имели на этот счет совершенно иное мнение — хлеб на севере чудовищно дорог, как и вся еда, что не бегает по тайге, не плещет плавниками в ледяных речках или не растет в виде грибов, ягод и кореньев.
По селению носились детишки — рожицами чистые туземцы, зато одетые хоть в многократно чиненную и перелицованную, но европейскую одежду. Так же был обряжен и здоровый крепкий мужик с широкими плечами, лет тридцати пяти, с выдубленным морозами и лишениями лицом.
На таежный гнус он не обращал никакого внимания — лицо и тело уже несколько лет не реагировали на укусы, но поначалу оплывали, как у любого человека. Привык-с, судари мои.
А ведь еще восемь лет тому назад он был в зените петербуржского небосвода — любовник императрицы Екатерины, любимец гвардии. И если переворот завершился бы удачей, Григорий Орлов стал бы некоронованным правителем России…
Но что было, то было — он ни о чем не жалел. Новая жизнь оказалась не менее интересной и насыщенной и более откровенной — когда на удар отвечают ударом, а не интригами, клеветой или ядом.
Это настоящая мужская доля, и никто здесь над ним не властен — столица с ее чиновниками слишком далеко, за год добраться можно, если сильно повезет, а так за три. Да и любая чернильная или трусливая душонка здесь просто не выживет. Этот суровый край только для сильных духом, коим и предназначено им владеть, ибо такое богатствона блюде никто не принесет, его добыть надо. С кровью…
Орлов занимался колкой дранки — деревянной черепицы, лихо и ровно оттесывая пластинки от толстых чурок. Дома-то крыть надо — дожди зарядят, худо будет, за зиму крыши подлатать нужно.
Хрясь! Деревяшка отлетела в сторону, ближе к куче таких же пластин. У мужика был глаз-алмаз, дранка имела в толщину дюйм, не больше, но и не меньше, так, плюс-минус одна линия.
Орлов поднял голову и внимательно осмотрелся цепким взором. Это был взгляд хозяина и бывалого воина — все ли в порядке, заняты ли делом жители острожка, никто не лентяйничает? Не подкрадывается ли ворог? Последнее являлось отнюдь не лишней предосторожностью — рядом к чуркам была приставлена длинноствольная фузея и перевязь с двумя пистолетами.
Громкий свист с караульной вышки прервал работу, и Григорий вскинул голову. Так и есть — с сопки был виден нестерпимо яркий блеск: это еще один караульный подавал сигнал зеркальцем, поймав солнечный луч. Такой сигнал был обговорен и означал, что к острогу идут свои с караваном. А будь вороги, пальнули бы из фузеи…
— Никак братец Алешенька пожаловал! — пробормотал Григорий и воткнул топор в чурку. — Давно пора, год уже не виделись. Заждались!
Ларга
— Ваше величество! Извольте отпить кофею!
Нарцисс дожидался его пробуждения, услышав, что повелитель встал с походной койки, тут же занес горячий, с пылу с жару от долгого стояния на раскаленных углях кофейник.
Чашка горячего напитка взбодрила Петра, прогнала остатки сна, а папироса окончательно привела в рабочее состояние, но вот настроение нельзя было назвать благодушным.
«Если б Алехана и прочих убийц я тогда прирезать приказал, то сейчас бы не мучился, ибо Федьку Барятинского четвертовали за яд подсыпанный, вот во сне он и иной. Может, остальных четверых с Аляски как-нибудь выманить и того… По первой категории оформить?» От перспективы спокойного сна без мучащих кошмаров Петр повеселел, но тут же себя одернул.
«Это я не подумавши брякнул. В той истории наши чуть ли не через тридцать лет первый храм на Кадьяке построили и Алеутские острова под руку подвели. Потом еще полвека Аляску осваивали да в Калифорнии форт Росс основали, на Гавайи нацелились, но отступили — косточка-то не по горлышку. А в 1867 году земли за бесценок продали, а янкесы золотишко нашли и все расходы махом окупили. А почему сие вышло? Да потому, что царям и министрам плевать было — слишком далек тот край. Я такой дури не сделаю, чтоб мои потомки и пяди русской земли не продали!» Петр налил еще чашечку кофе и закурил вторую папиросу.
Мысли текли неторопливо — он уже привык думать основательно. С Орловыми получилось как нельзя лучше. Братья взялись за дело резво — в июле, сразу после неудачного мятежа, они уже отбыли из столицы, бросив сборы обоза на раненого Алехана.
В апреле следующего года они уже свирепствовали в Охотске, нахрапом взяв, используя царскую подорожную, два суденышка, и отплыли на Алеуты — там в сентябре заложили крепость Петровскую на острове Кадьяк, построили церковь.
С аборигенами проблемы мигом уладили: и напугали их капитально, и подарками одарили. В энергии и напоре им не откажешь, любых испанских конкистадоров в этом переплюнули. Всех русских промышленников махом под себя приспособили, те сейчас даже пикнуть боятся. Еще бы — гвардейцы, государевы люди, самим императором обласканы. Правда, мало кто ведал, какова была «царская ласка», а сами братья благоразумно не уточняли.