Гуров зябко передернул плечами. У автора явно какая-то беда, если это не позерство и не склонность к суициду. Он пролистал немного назад и нашел еще одно стихотворение.
Выжигая темя, выплавляя память,Светит с неба солнце-существо.Я в бреду, а листья кружат танец,Ощущая кровное родство.Мы одни от крови и от плоти —Листья, ветви и пунцовый мак.Ждем, когда же все поглотитНас зовущий из могилы мрак.Ощущения были противоречивыми. Гуров еще дважды прочитал стихотворение и посмотрел в темноту за окном. Она была пронизана огнями уличных фонарей, теплым светом окон многоэтажек, подвижным задорным светом автомобильных фар, которые снуют по хитросплетению городских улиц. Тьмы могилы он не ощущал, зловещего света ночных огней тоже. Может, средства массовой информации, заигравшись с идеей конца света, довели неизвестного автора до такого? Странная девочка… или тетя. Хотя, почему он думает об авторе в женском роде? Ощущения? Возможно. Хотя нет, в первом стихотворении автор говорит от женского лица, просто Гуров не уловил этого за общей мрачностью поэзии. Как же должно быть на душе у человека, если он пишет такое?
Желание рыться в Интернете пропало напрочь. Захотелось заняться чем-то активным, например, встать и начать собираться в дорогу. Лев проверял наличие в чемодане носок, нижнего белья, бритвы, а стихи не шли у него из головы. Все-таки не позерство, решил он, в самом деле какое-то иное восприятие мира.
Он попытался представить себе ночную аллею парка. Луна… серебристая, любопытная… Какая еще? Ну, иногда по настроению может и грустная, унылая. Представить ее зловещей Гуров не мог, как ни старался. А сама аллея? Загадочная, уходящая вдаль, в теплую летнюю темноту. И пустынные садовые скамейки по краям дорожки с изящным изгибом ножек. Нет, не видятся они корявыми лапами, норовящими схватить тебя за ногу. М-да, мировосприятие!
В поезде Гуров послушно провалился в сон, откинувшись на спинку. Четыре часа пролетели мгновенно, а когда небо за окном вагона начало светлеть, появилась и проводница с билетом.
На перроне, несмотря на очень раннее утро, было довольно людно. Народ валом валил до Новороссийска, а там – курортные излюбленные города, городки и поселки. А вот провожающих было мало, это стало хорошо заметно, когда все пассажиры скрылись в вагонах и перрон почти опустел. И только теперь Гуров заметил сутулую жердеобразную фигуру, подпиравшую стенку. Фигура оторвалась от стены, вскинула приветливо руку и заспешила навстречу Гурову.
– Здорово, Юрка! – обнял приятеля Лев и уткнулся головой ему куда-то под ключицу.
– Здорово, Левка, – растроганно пробубнил сверху Калинин. – Здорово, чертяка! Рад тебя видеть! Ну, поехали ко мне, я на машине. Доспишь чуток, что в поезде не добрал, а потом…
– Юрик, извини. Захвати мой чемодан, а я к тебе вечером приеду. Смысла нет расслабляться, впереди напряженный рабочий день. Кстати, начнется он через три часа. Может, составишь компанию? Здесь в ресторане и позавтракаем.
Калинин посмотрел на него усталыми глазами и с улыбкой согласился. Они сидели, пили горячий кофе посреди большого пустого зала ресторана и ждали, пока им пожарят свиные отбивные.
– Значит, ты уже полковник! Солидно. Вообще-то, ты всегда был упорным в достижении своих целей. И что, прямо вот в самом министерстве работаешь?
– В самом. В Главном управлении уголовного розыска.
– И что же тебя мотает по стране, раз ты министерский работник? Должен к себе вызывать, на ковер!
– Я начальник маленький, Юрик. Моя работа заключается по-прежнему в том, чтобы ловить преступников. Только теперь приходится подключать для этого местную полицию в разных уголках страны. Ну и учить немного, помогать, делиться опытом. Так что не кабинетный я работник, не радуйся за меня. А ты как?
– Я все так же по инженерной части. Начальник участка в электросетях.
Калинин как-то весь поджался. Гуров решил, что своими расспросами делает школьному товарищу больно. Может, у него нелады на работе? Однако не скажешь же, ладно, меня не интересует твоя работа и твоя жизнь, давай опять о моей жизни разговаривать.
– Жена как? Помнится, у тебя была дочь?
– Тут, Левка, многое изменилось, – упавшим голосом ответил Калинин, но все же поднял глаза и мужественно посмотрел на Гурова. – Жена у меня вскоре умерла, где-то через пару лет после того моего приезда в Москву. Онкология.
– Сочувствую. – Гуров решительно положил свою руку на кисть Калинина: – Это жизнь, такое в ней бывает. Жаль, что это выпало на твою долю, но…
– От судьбы не уйдешь, – кивнул Калинин. – Дочь… растет. В смысле, выросла уже. Ей в этом году двадцать стукнуло…
Гуров догадался, что с энтузиазмом восклицать по поводу того, что она совсем уже невеста, не стоит, и выжидающе посмотрел на одноклассника.
– Свалилось на меня, Левка, – поморщился Калинин и сокрушенно помотал головой, – такое свалилось, что… Сейчас-то я отошел, а тогда… Жену схоронил, как-то свыкся с этой мыслью, да и Таньку растить надо было. А потом Вероничку встретил, и так мне захотелось ее тепла, заботы. Наверное, мужик во мне верх взял, бабы захотелось. Но, надо честно признаться, жить мы с ней сразу начали хорошо, не ошибся я. И к Таньке она по-матерински, и Танька к ней с теплом. Вроде стало налаживаться все, затихать стала боль внутри.
Они переглянулись и поняли друг друга. Оба поняли, что без стопки дальше говорить сложно, а впереди рабочий день.
– Может, до вечера? – предложил Гуров.
– А что вечер? Вечером легче рассказывать? Лучше уж я тебе сейчас все расскажу, отмучаюсь, а вечером… Полегче будет. В общем, забеременела Вероничка, пацана мне родила. Павликом назвали… И все бы хорошо, да только беда меня решила не отпускать, на прочность до конца испытать. Шесть ему было, седьмой пошел. На детской площадке это произошло. Как уж там, не знаю… Качелями его ударило, и прямо в висок. Так в больнице через два часа и умер, не приходя в сознание. Вероничка чуть с ума не сошла, да и я тоже. Тут еще и отношения у нее с Танькой испортились. Вроде как мой ребенок умер, а твоя дочь жива. Чисто психологически я это понимаю, объяснить могу, а примириться – нет. Танька… возраст такой у нее был, переходный, что ли… покуривать стала, замкнулась в себе, слова, бывало, не добьешься. А потом, когда я узнал, она уже втянулась.
– Наркотики? – догадался Гуров.
– Угу. Сначала травку курила, потом таблетки и уколы. Но я ее спас. Не могу тебе пересказать, как я это пережил, как осилил, но спас. Лечилась она долго, сильными препаратами, дорогими. Кажись, обошлось. Только вот другая болячка приключилась. Врачи говорят, что это как раз от тех сильных препаратов. В общем, память она иногда теряет.
– Как это?
– Да так. Идет по улице, идет, а потом как накроет ее, и все – ничего не соображает, не помнит. Два раза с поезда снимали, три раза в полиции ночевала. Боюсь…
– А врачи? Может, лечение какое-то?
– Мне кажется, что браться никто не хочет. К кому только не обращался, все без толку. По мне же видно, что не олигарх. Был бы олигархом, так давно бы уже целыми клиниками вокруг меня хороводы водили и диагнозов мудреных десятка два предъявили бы.
Глава 2
Подполковник Гончаренко встретил Гурова в своем кабинете. Он восседал с типичным начальственным лицом в глубоком кожаном кресле с высокой спинкой. Создалось впечатление, что этот невысокий лысеющий человек специально забрался так глубоко в кресло, чтобы потом ему было сложно выбираться оттуда и бросаться навстречу полковнику из Москвы. Именно так, чтобы этими потугами показать, как рад, как он ждал этого гостя и на что ради него готов.