Хмыкнув, она в последний раз шмякнула молотком по распластанной на разделочной доске отбивной, подняла голову, глянула на свое отражение в темном от подступивших сумерек окне. Ох-х-х… Если не знать, что это ее собственная хмурая рожа из окна взглядывает, можно и руками взмахнуть от испуга – чур меня, чур… Недаром мама ее всегда остерегает – не забывай про лицо, доча! Брови низко не опускай, губы до твердости не сжимай и за взглядом следи – так, мол, иногда на людей смотришь, будто укусить хочешь. Не расслабляйся! Никому ж не докажешь, что у тебя природное расположение мышц на лице такое… Будто ты не девушка из приличной семьи, а мексиканская бандитка-рецидивистка. А потом еще и вздыхала сочувственно: и угораздило же меня, доча, тебя при рождении Сантаной назвать…
Да уж, угораздило. С этим не поспоришь. Злую шутку сыграл с мамой сериал «Санта-Барбара»: очень уж сильно увлеклась его сюжетом, когда с пузом ходила. Говорит. отвлекалась… Помогали, говорит, американские страсти собственную семейную неопределенность пережить. А заключалась эта неопределенность в ожидании вестей от папы – студента-историка, присланного в деревню, где жила молоденькая мама, как водится, на осеннюю уборку картошки. Познакомились они в клубе, на деревенских танцульках, мама его сама там и приглядела. Сама подошла, на танец пригласила, обаяла местным говорком да фольклором… Надо полагать, бойкая была девица. А папа – книжный тюфяк в очках. Про таких теперь говорят – ботаник. Но тем не менее ребеночка таки умудрился ей заделать…
В общем, пережила мама свою беременную неопределенность довольно благополучно. За зиму папа от испуга отошел, совестью расчувствовался, по весне приехал, отношения официально оформил. А сериальные страсти все равно мимо родительских отношений не прошли – досталось ей от них в наследство это дурацкое имечко: Сантана. Была такая мексиканка-героиня в сериале – больше всего ей мама сочувствовала. То ли она бедная-разнесчастная была, то ли ребеночка у нее украли… Теперь уж неважно. Да и не в этом, собственно, вся трагедия. Не в мексиканском имени как таковом.
Три года об этой трагедии никто и не догадывался. Жили и жили себе они с мамой в деревне, под крылом у бабушки. Отец приезжал в выходные, пока в институте учился, потом распределение получил, стали они с мамой планы строить… Ему на новом месте, как человеку семейному, комнатку в общежитии посулили. Стали собираться потихоньку. Вот тут и раскрылась трагедия. Три года назад нерадивая служащая в сельсовете тогда при регистрации ребеночка по имени Сантана Семенова взяла да забыла вписать в имени на свидетельстве о рождении первую букву «н»… По невнимательности, конечно. А получился ужас. Выходит, не Сантаной ребенка назвали, а Сатаной…
Бабушка Анна, как ошибку заметила, так и осела на пол. Заголосила, на маму чуть не с кулаками набросилась: не могла ребенку нормального имени придумать! А мама и сама испугалась, подхватила у нее из рук это свидетельство да побежала со всех ног в сельсовет, скандал там от всей души закатила. Свидетельство, конечно, новое выписали, но тут уж бабушка Анна испугалась: не отпущу, говорит, от себя внучку, пока прощение за нее не вымолю… Вы, говорит, там, в городе, засуетитесь и лоб лишний раз не перекрестите, а я ее каждый день буду в церковь водить… Пусть хоть до школы около меня живет, разнесчастная! Отмолю ее как смогу…
Так она и провела свое детство в деревне, у бабушки Анны. Мать с отцом приезжали часто, подарками задаривали. Платья, игрушки, обновки всякие валом валили. Только, как бабушка говаривала, все было девчонке не впрок. Неказистой росла, нескладной, лицо смуглое, черты резкие, грубоватые, и волосы на голове черные, жесткие, как конская грива. Одно слово – мексиканка. Если похуже не назвать – тем самым нечаянным именем…
К семи годам мать ее забрала. Бабушка Анна к тому времени прихварывать начала, отпустила с миром. Но с матери слово взяла: чтоб остерегала девчонку от плохого, приглядывала да направляла на путь истинный. С тех пор мама изо всех сил и старается – и приглядывает, и направляет, только что впереди не бежит, чтоб расчистить для нее этот путь. То есть, по ее разумению, сытый, благополучный, с устроенной личной жизнью. И с ее нескладностью все время воюет. В детстве бальными танцами насиловала, потом тренажерами да диетой, даже в модельную школу пыталась определить. И все время внушала, пока в привычку не вошло: следи за лицом, Саня! Смотришь на человека – тяни брови вверх и улыбайся приветливо, иначе перепугаешь насмерть…
И в самом деле – взгляд у нее из-под опущенных бровей еще тот. Как сейчас в оконном отражении, когда расслабилась. А если брови чуть приподнять, шею вытянуть, щеки полуулыбкой напрячь – вроде и на человека похожа… И в тренажерный зал давно дорожка протоптана, и мясо с конфетами уже и забыла, когда в последний раз лопала… Ать-два, спину выпрямили, грудь вперед, плечи назад… Нет, вполне ничего. Нельзя, нельзя расслабляться. Надо хвататься за очередную веревочку-перекладинку и лезть туда, наверх…
Правда, ей снилось иногда совершенно обратное: как она с этой веревочной лестницы вниз спускается. Прыгает на землю, прямо на зеленый луг. И идет по нему. Долго идет. А потом почему-то траву косит… Странно – сроду она этой травы не косила! Как бабушка Анна умерла десять лет назад, больше и не бывала ни разу в деревне. А там, во сне, так явственно виделось, как блестит на солнце источенное камнем острие, как валится от сильного взмаха руки густая трава – розовые головки клевера, упругие метелки хвоща, белые лапки полевой гремухи, сиреневые – люцерны… И главное, названия трав она откуда-то знает! Вот разбуди ее и спроси – откуда? И не ответит…
– Сань, ну скоро там? – донесся нетерпеливый голос Кирилла, и она вздрогнула, тут же обнаружив, что на сковороде медленно подгорает отбивная.
Вздрогнула, засуетилась. Перевернула отбивную, сняла кастрюлю с макаронами, поволокла к мойке, ища взглядом дуршлаг. Сейчас, сейчас. Макароны надо еще на масле поджарить – Кирилл любит, чтоб они еще и прожаренные были.
– Еще пять минут, Кирюш… – Заглянула из кухни в комнату, невольно задержавшись в дверях. Слишком уж картинка глазу приятная открылась.
Сидит себе красавец, развалился в кресле перед телевизором. Руки-ноги гладкие, мускулистые, на животе кубики мышц, добытые в поту на тренажере. Лицо расслабленное, но взгляд внимательный, напряженный. А на экране бурное действо происходит, вроде даже драка какая-то. Ну, драка. Ну, орут… Чего уж так взглядом-то напрягаться? Они там все время орут. Иногда ей казалось, что он живет с ними там, в телевизоре. Сунь его туда – тоже впишется. И тоже будет орать и драться.
– Что? – нехотя повернул он красивую голову в ее сторону.
– Через пять минут, говорю!
– А… Ладно. Не мешай, тут самое интересное началось…
Перекинул одну ногу на другую, подтянул к себе за щиколотку. Даже такое немудреное движение у него красиво получается, с ленивой мужской грацией. И сам весь красивый, от макушки до пяток. И мама от него в восторге…
Вообще у мамы относительно мужской красоты своя философия сложилась, довольно странная. Мол, держать около себя красивого мужика – это просто занятие такое приятное, это украшение жизни, не более того. Как она говорила, жизнь теперь так устроена, что поделаешь? Бабы везде рулят. Главное – за этот руль правильно ухватиться. А остальное, в том числе украшение, само собой приложится. И если не психовать, а принять новые правила как данность, то вот оно, семейное счастье, возьми его на тарелочке с голубой каемочкой. Однажды у них по этому поводу очень даже интересный разговор получился…