…Отяжелев от еды, Андрон задремал. Под дерюгой было тепло, слегка пахло собачьей мочой, но самого пса во дворе, к счастью, не было. Наверное, бомбой убило. Дом лежал в руинах, зато сарай уцелел, за дровами было спокойно. Несло гарью, но вовсе не тем утренним ужасом.
* * *
Проснулся от грохота – по улице ползли танки. Вскочил, успел разглядеть: свои, советские. Похоже, перегруппируются. Здорово – значит, город удержали. Может, и не все кончено? Нет, надо к штабу идти.
Хотелось пить, курить и, наконец, покинуть разрушенный город. Андрон потянулся к паре яиц, отложенных на завтрак, и содрогнулся: рядом с дерюгой валялись женские панталоны с огромным кровавым пятном. Тьфу, черт, – это же то вишневое варенье, что вчера из корзины начерпал. Да, молока было маловато, во рту до сих пор все от сладкого слиплось…
Умываться пришлось у пробитой осколками бочки, неудобно перегибаясь через край. Вода пахла болотом, но Андрон не выдержал, напился. На окраинах снова грохотало, видимо, немцы наступали. Ладно, тот капитан наверняка там, на позициях. Нужно идти к штабу.
Наверное, от дурной воды сильно скрутило живот. Лебедев долго страдал, сидя на корточках, и даже во время налета пикировщиков ничего не мог с собой поделать. Впрочем, немцы отбомбились по окраине.
Дерюгу пришлось отодвинуть в другой угол. Андрон лежал, чувствовал, что умирает, и смотрел на корявые кроличьи клетки. На некоторых еще виднелись присохшие шерстинки – трепетали от далеких разрывов. Да, жизнь мимолетна. Но человек не животное. Талантливый человек оставляет после себя свои мысли и свои картины. Уходит в вечность. Андрон повернулся на спину и сказал щелям в низком потолке:
– Я признаю за человеком право жить счастливо, верить в то, во что он захочет, мыслить так, как он захочет. Но не признаю права на дурное, оскорбительное искусство. Слышите вы все?!
Держась за живот, Андрон встал, брезгливо взял измазанные панталоны и зашвырнул за клетки – женское белье его пугало с детства.
К штабу Лебедев решил вернуться дворами. В одном из дворов окликнула непонятно откуда выбравшаяся девчонка:
– Ой, товарищ командир, та шо там деется-то?
– В погребе сидите? – мрачно спросил Андрон. – Вот и сидите дальше. Не мешайте Красной Армии бить фашистского зверя.
По улице двигались бойцы, катились машины – подразделения отходили к восточной окраине. Все разодранное, мятое, битое, жалкое. Расхристанные красноармейцы, бредущие едва ли не толпой. Пролязгал огнеметный танк – за башней лежали, чудом не падая, раненые. Снова бойцы, матерящийся старший лейтенант. На грани паники: всё – не удержат город.
Андрон нервничал, но выйти не решался. Момент нужен…
Десятка два красноармейцев, растянувшись, брели по улице, впереди пулеметчики волочили «максим». За перекрестком лопнул разрыв мины, бойцы оглянулись, шедшие сзади перешли на рысцу.
Андрон расстегнул кобуру «нагана» – пальцы дрожали. Нет, нужно выйти. Возможно, последний шанс уйти от фашистов.
Младший политрук Лебедев перевалился через забор в проулок, поправил фуражку и, стараясь ступать твердо, вышел наперерез к отступающим.
– Стой! Приказ отходить был? Кто старший?
Шедшие впереди приостановились. Смотрели на бледного политрука с перевязанной головой.
– Да убило лейтенанта. А приказ отходить был, – пробормотал один из пулеметчиков. – Там танкисты прикрывают. Ихний капитан и приказал…
– Приказ был на отход! В Красной Армии отход – мера вынужденная и сугубо временная, – Андрон старался говорить решительно, помогая себе сдержанной жестикуляцией – эта мужественная короткая отмашка левым кулаком сверху вниз смотрелась крайне убедительно. – Товарищи красноармейцы! Приказываю принять достойный вид. Гражданское население должно запомнить нашу героическую армию, а не анархическую толпу вояк. Подтянулись, в колонну по два, становись!
Постукивали по булыжнику колеса пулемета, топали ботинки и сапоги. Андрон шагал сбоку. Хотел приказать «подобрать ногу», но не стал. Оборванные, измученные, отупевшие – какая уж тут дисциплина? Но все равно – проигравшая армия, все равно армия. Эстетика трагической гибели, о ней можно бесконечно спорить, но как трудно будет ее рисовать…
На площади у церкви стояло два танка, пушечный броневик, связисты торопливо забрасывали в кузов полуторки катушки с проводом. Андрон подвел свой отряд к танку, вскинул ладонь к фуражке:
– Товарищ майор, согласно приказу…
– Понятно, политрук. Всех увел?
– Всех, кого собрали. Там танки прикрыли…
– Сажай своих и выдвигаемся…
В кабину не посадили, пришлось лезть в кузов. Было тесно, Андрон с трудом устроился подальше от обугленного борта. Поехали. Бойцы молчали, скрипела и тарахтела переполненная полуторка, да иногда матерился кто-то из стоящих на подножке связистов.
Выскочили за город. Сзади шел танк, заслонял домишки, дымные столбы пожаров. У Андрона защемило сердце – еще недавно этот патриархальный городок был так живописен. И Гатчину вот так напрасно сожгут, и Ленинград. Нужно будет сделать ночные наброски. Решетки Летнего сада на сочно-алом фоне пожара, пробитый купол Исаакия…
Короткая колонна остановилась. Проскочил вдоль обочины мотоцикл. Кричал что-то сквозь рычание танкового двигателя майор. Потом на колесо полуторки вспрыгнул чумазый танкист:
– Там хуторок справа. Перевязочный пункт был развернут, раненых вроде эвакуировали. Но разведчик говорит – оставили там кого-то. Бери, политрук, двух бойцов, проверьте.
– Товарищ лейтенант, так у меня приказ комендатуры… – растерянно начал Андрон.
– Ух ты, самой комендатуры?! Сейчас комбату так и доложу. Он твою комендатуру… – Танкист ткнул пальцем в двух ближайших бойцов. – Ты и ты – с политруком. Живей давайте, а то не догоните.
Не помня себя, Андрон спрыгнул на дорогу. Побежал к командирскому танку – сидящий в люке майор махнул рукой, указывая направление:
– Действуй, политрук. Ты парень надежный. Транспорт там есть. Если что, в направлении Богушевска отходите…
БТ взревел, дернулся вперед. Ошеломленный Лебедев отшатнулся от полетевшей грязи. Колонна прошла, и Андрон увидел двух бойцов, стоящих на обочине…
* * *
…Танк неизвестного Андрону убитого батальонного комиссара Савченко остался за спиной.
– Бегом! – прохрипел Лебедев.
Бойцы перешли на рысцу, политрук с трудом успевал за ними. Измотался за эти дни. Легкие разрывало, чуть заметный подъем к хутору отнимал последние силы. Но остановиться, задержаться было еще страшнее. Тогда своих совсем не догнать. Собственно, свои-то уже списали политрука Лебедева. Ну, какие сейчас раненые?! Живых спасать нужно.
Пустынный проселок, поодаль строения, большой выбеленный дом, широкий двор…
Бойцы с винтовками на изготовку шли впереди, Лебедев выцарапал из тугой кобуры «наган»…
Запряженные лошади зафыркали, потянулись к людям. Обе подводы стояли в тени деревьев, на соломе лежали неподвижные тела.
«Убитых бросили, – с облегчением подумал Андрон. – Это ничего. Вон их сколько, незахороненных».
Донесся протяжный стон.
– Твою ж мать… – сказал Седлов. – Калеченых эти ироды все ж оставили, чо им, харям клистирным ё…
– Прекратите, – Андрон озирался, пытаясь понять, что же сейчас делать. – Поймите, матерщина – пошлый пережиток прошлого. Брань уводит советского человека от мысли, всё размывает и пачкает.
– Понятно. Потребно хату проверить, – деловито сказал сержант Барбута.
– Давайте. И не возиться, – приказал Андрон, стараясь не смотреть на лежащие на подводах тела. Танкист в полусгоревшем комбинезоне явно мертв, остальные наверняка обречены.
Бойцы тяжело потопали к дому, Лебедев пошел следом. Под ногами валялись грязные бинты, у дверей стояли носилки с огромным кармазиновым пятном. Вспомнилось варенье на панталонах – во рту стало отвратительно сладко. Андрон глянул в сторону колодца. Воды бы холодной, чтобы зубы заломило…