Но умельцы, способные мастерить подобные вещицы, не перевелись и в наше злое время. Молодой живописец из Генуи, принятый в мастерской мастера Верроккьо, рассказывал собратьям по ремеслу о ревнивце-ювелире, смастерившем для неверной супруги золотое ожерелье из особых звеньев. Стоило ей застегнуть замок, как звенья одно за другим начали смыкаться, диаметр ожерелья уменьшался вдвое прямо на шее обреченной женщины, и бедняжка умерла от удушья. Впрочем, возможности осмотреть смертоносное украшение лично живописцу так и не представилось – ожерелье было расплавлено по решению судьи, дабы не искушать прочих супругов.
Сер Пьеро сидел в своем кресле прямо напротив сына и молча наблюдал за его манипуляциями. Вот левая рука Леонард потянулась к угольному карандашу и книжке для набросков, он стал заполнять страничку набросками справа налево. Как только не бились учителя, но так и не выучили мальчишку писать по-человечески! Нотариус нетерпеливо поглаживал головы львов, вырезанных на подлокотниках кресла:
– Святые угодники! Эдак ты до самой Пасхи провозишься, а доверитель торопится!
– Имейте немного терпения…
Молодой человек продолжал разглядывать собственный набросок: выходило, что в недрах шкатулки таится маленькая пружинка, колесико с насечками и кусочек пирита или кремния – как в обычном огниве. Ключик сжимает пружинку, колесико поворачивается и высекает искры[2]. Если внутри хранится бумага, искры сильно навредят. Нет, эту шкатулку при помощи ключа не открыть – замок всего лишь хитрая ловушка. Значит, есть другой способ – должна быть потайная кнопка, которая позволит пружинке подбросить крышку вверх. Леонардо прикрыл глаза и в который раз ощупал боковые стенки – пальцы остановились на двух округлых выпуклостях, симметрично расположенных по обе стороны шкатулки, и одновременно сильно надавили на них.
Механизм испуганно всхлипнул, крышка подпрыгнула вверх, он хотел было открыть шкатулку и заглянуть внутрь, но отец быстро перехватил его запястье. Несмотря на подагру, рука сера Пьеро сохранила завидную твердость.
– Нет, Лео! Этого нельзя! Я гарантировал доверителю, что никто не станет любопытствовать содержимым. – Он сурово вскинул бровь. – Скажи, как ты сделал это?
– Это секрет, который я готов сообщить только вашему доверителю лично. Так и передайте.
Сер Пьеро вытащил золотой флорин, несколько раз провернул в пальцах, добавил к нему второй, вздохнул и вернул обе монеты в свой кошель:
– Передать доверителю? Будет с него, что шкатулка открыта. – Почтенный нотариус быстро выложил высокий столбик из серебряных монет и пододвинул сыну. – Вот, прими за беспокойство, Леонардо. Больше я тебя не задерживаю, возвращайся к своим приятелям, развлекайтесь, пока на дворе праздник!
Он поднялся из-за стола, взял шкатулку, с почтительностью придерживал крышку так, чтобы она не захлопнулась снова, и покинул кабинет. Леонардо не пересчитывая смахнул ливры[3] в кожаный кошель, одним выдохом задул свечи и направился к двери, громко цокая каблуками, однако не вышел сразу, а замер в дверном проеме.
Глава 2
Никакой настоятельной надобности присоединяться к приятелям Леонардо не испытывал – он и так прекрасно знал, как развлекаются в боттеге. Наверняка продолжают превращать юного красавчика Джованни в девицу. Однако не следует думать, что стезя колдунов или сводников привлекала подручных мастера Верроккьо больше, чем артистическое поприще. Просто все они были людьми молодыми и жизнелюбивыми, относились к деньгам со свойственным возрасту легкомыслием и постоянно оказывались в долгах. За кредитами им приходилось обращаться к достопочтенному сеньору Саверио да Грандино, состоятельному торговцу, хорошо известному скупостью и показным благочестием. Хуже греха не разыграть такого напыщенного типа в карнавальную пору! Живописцы сговорились и вскладчину наняли красавчика-модельщика Джованни с намерением переодеть оного девицей и подослать искушать старого ханжу, а потом насладиться отчаянными воплями купчишки, когда объект его вожделения предстанет, что называется, в голом виде.
Благо никаких дополнительных затрат для трансформации юноши в деву не требовалось – платья для моделей, покрывала и накидки, с которых рисовали драпировки, белила, алебастр, угольные карандаши, кармин имелись в мастерской в достаточных количествах, в умелых руках художников они вполне могли заменить куда более дорогостоящие средства, употребляемые дамами для украшения собственной внешности. Леонардо улыбнулся – даже его почтенный родитель чуть шею не свернул, оглядываясь вслед лжедевице, значит, получилось вполне правдоподобно и розыгрыш пройдет наилучшим образом! Воображение услужливо представило ему картину посрамления негоцианта, гогот и крики, потоки вина, которые будут выпиты в ближайшей таверне – ничего увлекательного в этом не было. Сейчас его гораздо больше интересовало другое…
* * *
… Он замер, слившись с темнотой, и старательно втянул носом воздух, снова уловил едва ощутимый аромат рюа greca – колофонской смолы, иначе именуемой канифолью. Леонардо явственно почувствовал этот запах, хорошо знакомый всякому, кто хоть раз готовил прозрачные лаки, когда щелкнул замок сундучка, и теперь терзался любопытством. Средства на основе колофонской смолы используют также для пропитки старинных пергаментов. Возможно, в сундучке был сокрыт древний манускрипт? Что еще за ценность заслужила быть спрятанной в столь хитроумном устройстве, и какое лицо, не скупясь, оплатило хлопоты первого нотариуса города – приходившегося ему отцом – в праздничный день?
Бесшумной тенью молодой человек скользнул вдоль стены обратно в кабинет. Нотариусы не только свято блюдут тайны своих клиентов, но и стараются предоставить самым достойным и кредитоспособным всяческие дополнительные удобства: к примеру, дают возможность самим наблюдать, как исполняется поручение. Где-то в отцовском кабинете должно иметься тайное оконце для таких случаев, он прищурился и без труда заметил ниточку света, тянувшуюся от гобелена в узкой стенной нише. Отверстие совсем махонькое – наверное, доверителям приходится подходить к стене вплотную. Однако Леонардо было довольно и этого небольшого просвета, чтобы заглянуть в соседнюю комнату из кабинета – он вытащил из кошеля небольшую круглую шкатулку, сдвинул крышку и поднял круглую рамку со стеклянной увеличительной линзой. Затем установил еще одну рамку – с кусочком венецианского зеркального стекла и поймал лучик света – он частенько пользовался своей миниатюрной камерой-обскурой[4], изобретением неведомого античного гения, чтобы делать зарисовки с натуры. Преломленное линзой изображение реальности выходило крошечным и перевернутым, но зеркало возвращало ему естественный вид. Подложи под такую картинку листок картона, сделай несколько точных движений углем или сангиной и получишь весьма реалистическую зарисовку, перенести которую на большую поверхность, будь то холст или оштукатуренная стена, не составляет труда. Благо, в соседней комнате сейчас было светлее, чем здесь – ради ночного гостя горела добрая дюжина свечей.
Иногда Леонардо казалось, что игра цветов – единственное, что делает мир вокруг реальным и осязаемым. Он поймал пучок света, в котором танцевали пылинки, чуть подправил зеркало и раскрыл блокнот – цветные блики начали складываться в картинку по мере того, как он подстраивал линзы и зеркала. Наконец, изображение уменьшилось и приобрело поразительную четкость. Он смог разглядеть доверителя во всех деталях.