То есть такая вещь, говоря о которой волей‑неволей используешь высокий стиль.
Благодаря Ирэн рост Камиля стал его силой. Ирэн побуждала его к внутреннему росту. Никогда, ни прежде, ни после, Камиль не чувствовал ничего подобного. Он пытался. Но без Ирэн ему не хватало даже слов.
Ле‑Гуэн, в противоположность Камилю, был монументален. Никто точно не знал, сколько он весит, – он никогда этого не говорил. Кто‑то считал, что сто двадцать килограммов, кто‑то – сто тридцать, кто‑то заходил еще дальше, но это не имело никакого значения: так или иначе, Ле‑Гуэн был громаден, обвисшие от гипертрофии кожи щеки делали его похожим на хомяка, – но вместе с тем у него светлые глаза, в которых читается живой ум, и, хотя никто не мог этого объяснить, а мужчины не хотели даже признавать, почти все женщины находили комиссара весьма привлекательным. Поди разберись почему.
Камиль выслушал вопли начальника, ничуть ими не впечатленный, – за много лет он к ним привык. Он спокойно положил трубку, потом снова поднял ее и набрал номер Ле‑Гуэна.
– Вот что, Жан. Я возьму это дело. Но ты передашь его Морелю сразу же, как только он вернется, потому что… – Он попытался обуздать эмоции и продолжал, чеканя каждый слог, отчего его бесстрастный тон казался почти угрожающим: – Я не хочу им заниматься!
Камиль Верховен почти никогда не кричал. Во всяком случае, делал это редко. Он и без того пользовался авторитетом. Он был маленьким, хрупким, лысым, но все знали: Камиль – человек‑кремень. Ле‑Гуэн и тот предпочитал с ним не спорить. Злые языки поговаривали, что в этой парочке Камиль – тот, кто носит брюки. Никто над этим не смеялся.
Камиль положил трубку.
– Черт!..
В самом деле, что за невезение! Надо же было случиться похищению, хотя подобные вещи происходят далеко не каждый день – здесь все‑таки не Мексика, – причем именно в тот момент, когда он не на задании и не в отпуске. Камиль стукнул кулаком по столу – не слишком сильно, поскольку во всем знал меру. Ему претила несдержанность – и в себе, и в других.
Время поджимало. Он поднялся, схватил пальто и шляпу и быстро спустился по ступенькам. Несмотря на хрупкое телосложение, шаги у него тяжелые. Однако до смерти жены у него была легкая походка. Ирэн часто говорила ему: «Ты скачешь, как воробей! Мне все время кажется, что ты сейчас взлетишь!» Но она умерла четыре года назад.
Перед ним затормозил автомобиль. Камиль сел.
– Прости, забыл, как тебя зовут, – обратился он к водителю.
– Александр, патр…
Водитель прикусил язык. Все подчиненные знали, что Камиль терпеть не может обращения «патрон». Он говорил, что оно отдает медицинским телесериалом. Такого рода отзывы были ему свойственны. Он не чуждался резкости, и порой его заносило. От природы у него был твердый характер, а с возрастом и особенно с началом вдовства он стал мрачноват и раздражителен. Уже Ирэн это замечала: «Дорогой, почему ты так часто сердишься?» – спрашивала она. С высоты – если можно так выразиться – своих метра сорока пяти Камиль с наигранным удивлением отвечал: «Да, в самом деле, с чего бы?.. Для этого ведь нет никаких причин…» Вспыльчивый и сдержанный, резкий и дипломатичный – он мог быть и тем и другим, так что лишь очень немногие люди могли понять его при первом же знакомстве. И оценить по достоинству. На роль «души общества» он явно не подходил. По правде говоря, он и сам себе не очень‑то нравился.
С тех пор как Камиль почти три года назад вернулся к работе, он брал себе стажеров без всякого разбора – это был настоящий подарок для руководителей служб, которые не хотели особенно себя утруждать. Что до него самого, он не хотел создавать постоянную команду после того, как распалась прежняя.