Я могу плакать, кричать, умолять, но получу только пинки ногами. Это ведь я виновата.
Было очень жарко, и я заснула вместе с сестрой, а овцы ушли. Он бил нас так сильно своей палкой, что иногда я не могла заснуть, не могла лечь ни на правый, ни на левый бок, так мне было больно. Кажется, нас били палкой или ремнем каждый день. День без побоев – это было что-то из ряда вон выходящее.
Может быть, как раз тогда нам с Кайнат связали руки за спиной и ноги, заткнули рты платком, чтобы мы не могли кричать, и привязали. Так мы оставались всю ночь – привязанными к перекладине в конюшне, с животными, но хуже, чем животные.
Вот так было в деревне, где правили законы мужчин. В некоторых домах девочки и женщины бывали биты каждый день. Иногда мы слышали, как они кричат. Впрочем, это было нормально – бить, отрезать волосы или привязывать в конюшне к перекладине. Просто не было другого образа жизни.
Мой отец был всемогущим, как царь, который обладает, решает, бьет и мучает. И он спокойно курит свою трубку перед домом, в котором заперты его дочери, потому что он ставит их даже ниже животных. Мужчина берет жену, чтобы она рожала сыновей, чтобы была для него рабыней. Как и дочери, если ей выпадет несчастье родить их.
Часто я думала, глядя на своего брата, которого я, как и вся семья, обожала: «Чего у него такого больше, чем у меня? Ведь он вышел из той же утробы, что и я...» – и никогда не находила ответа. Это было так, а не иначе. Мы должны были служить ему, как и отцу, ползая на коленях и опустив глаза. Я помню, что даже поднос с чаем надо было подавать мужчинам в семье, подползая на коленях и считая шаги, согнув спину и не говоря ни слова. Мы не говорили. Мы только могли ответить на вопросы. В полдень ели сладкий рис, овощи с курицей или бараниной. И всегда был хлеб. В семье всегда была еда, мы ни в чем не испытывали недостатка.
Было много фруктов. Виноград я собирала только на террасе. Были апельсины, бананы и особенно много инжира, черного и зеленого. Ранним утром я шла его собирать, и это воспоминание никогда не изгладится из моей памяти: плоды инжира, чуть треснувшие от ночной прохлады, сочатся сладким соком, похожим на мед, и это было самое лучшее лакомство.
Очень много хлопот доставляли овцы. Вывести их из конюшни, привести на луг, следить, вести обратно, стричь овечью шерсть, которую отец сдавал торговцам на рынке. Я беру барана за ноги, укладываю его на землю, связываю и стригу большими овечьими ножницами. Они слишком велики для меня, и через некоторое время начинают болеть руки.
Сидя на земле, я дою овец. Я зажимаю ноги животного между своими коленями и дою молоко, чтобы приготовить сыр. Часть молока оставляем на холоде, чтобы его пить, оно такое жирное и питательное.
В доме моего отца почти все, что нужно для еды, выращивается на огороде. Мы все делаем сами. Отец покупает только сахар, соль и чай.
По утрам я готовлю чай для сестер, наливаю немного оливкового масла в тарелку, кладу оливки, грею воду в тазу на углях в печи для хлеба. Зеленый чай стоит в мешке из бежевой ткани в углу кухни, на земле. Я запускаю руку в мешок, беру горсть и насыпаю в чайник, добавляю сахар и иду в сад за кипятком. Таз тяжелый, и мне больно нести его обеими руками. Выгнув спину, чтобы не обжечься, я возвращаюсь в дом и медленно выливаю воду в чайник, на чай и сахар. Сахар стоит дорого. Я знаю, что если просыплю несколько крупинок на пол, меня побьют. Поэтому я все делаю осторожно. Если же я такая неловкая и просыпаю сахар, то мне надо не подмести его, а тщательно собрать и высыпать в чайник. Мои сестры приходят есть, но отец, мать и брат никогда не едят вместе с нами. На запомнившихся мне утренних чаепитиях я вижу сидящих на полу кухни сестер. Я пытаюсь вспомнить, сколько мне тогда было лет, но это трудно.