Некоторые темы обсуждаются в зарубежной политической социологии постоянно, например конфликтные отношения с государством [Braun, 2011; Glasberg, Shannon, 2011; Neoliberalism and everyday life, 2010], формальные и неформальные практики в социальной и политической жизни [Chong, 2000; Jackman, Miller, 2004; Taylor, 2003; Roy, 2002; Shaping history; 2007; Nelson, Greene, 2003; Smith, 2003], проблемы этнических и расовых конфликтов как элемент системы политических отношений [Modernism and race, 2011; Stanfield, Creek, 2011], политические аспекты жизни мегаполисов [Readings in urban theory, 2011; Farrar, 2008], особенности электорального поведения населения [Beyond red state, blue state, 2009; Caplan, 2007], нормы протестного поведения [Fillieule, Tartakowsky, 2008; Blanton, Fargher, 2008] и политического поведения в целом [Oxford handbook of political behavior, 2007; Sociological views on political participation in the 21st century, 2002], характеристики социальных движений в современном мире [Dictionnaire des mouvements sociaux, 2009; Social movements, 2005] и особенности формирования партий и партийных систем [Archer, 2007; Knutsen, 2004; Mainwaring, 1999]. Не обойдены вниманием социологов политические процессы в странах Восточной Европы [Eliæson, 2005] и в России, хотя, казалось бы, западные политические аналитики должны были утратить интерес к нашей стране почти полностью [Hass, 2011].
Ряд работ посвящены междисциплинарным проблемам существования человека в мире политики [Man is by nature a political animal, 2011]. Политические аспекты исторической социологии рассматриваются под углом весьма неожиданным – как конструирование общества под воздействием политической воли [Terrier, 2011].
Ч. Тилли за год до смерти в соавторстве с С. Тэрроу выпустил монографию, посвященную роли иллегальных и нелегальных средств изменения политики правительства в современном мире, – демонстрациям, всеобщим забастовкам, бунтам, терроризму, акциям гражданского неповиновения и даже революциям и восстанию [Tilly, Tarrow, 2007]. «Призрак революции», судя по всему, продолжает тревожить умы ученых и в XXI в.: появляются публикации, в которых анализируются, например, опасность распространения идей сапатизма и возможность использования его практики антиглобалистским движением [Gilman-Opalsky, 2008].
Политические позиции авторов проявляются особенно явно, когда обсуждаются проблемы преемственности политики в европейских странах по отношению к выходцам из бывших колоний [Khiari, 2009]. Проблемы мигрантов исследуются в контексте тех сложностей, с которыми сталкиваются эти группы, особенно если речь идет об «инокультурном» опыте [Zolberg, 2008]. Анализируются социальные движения, основанные на национальном принципе [Oommen, 2003; Day, Thompson, 2004; Kinnvall, 2006].
Анализ литературы по современной зарубежной политической социологии подтверждает, насколько сложно авторами разграничиваются предметы политической социологии и собственно политологии [Relations of global power, 2011; Handbook of politics, 2010; Peoples, Vaughan-Williams, 2010; Orum, Dale, 2009; Handbook of social capital, 2009; Preferences, 2005; Power, 2005], политической социологии и социологии политики [Kidd, Legge, Harari, 2010; Lachmann, 2010; Kloby, 2004], политической социологии и общей социологии [Consumerism and the co-operative movement, 2009; Elements of reason, 2000]. В наибольшей степени это касается проблем идеологии [Grand theories and ideologies in the social sciences, 2010; Ideology: comparative and cultural status, 2009], демократии [Political discussion in modern democracies, 2010; Les intermittences de la démocratie, 2009; Domestic perspectives, 2008; Persuasion, power, and polity, 2000], государства всеобщего благосостояния [Béland, 2010], политических и социальных прав, а также форм политических акций сексуальных меньшинств [The politics of social inequality, 2001]. Основательно подзабытая обществоведами теория конвергенции используется для продвижения идеи о глобальной демократии, идущей на смену капитализму и социализму [Boswell, Chase-Dunn, 2000]. Аналогичная ситуация – с исследованием состояния институтов и расколов в странах «всеобщего благосостояния» [The political sociology of the welfare state, 2007]. Данный объект исследования, как и сама идея государства «всеобщего благосостояния», весьма актуальная для программ либеральных партий в демократических странах два десятилетия назад, ныне выглядят откровенно устаревшим.
В целом, на наш взгляд, в середине – второй половине 1990-х годов западная политическая социология была своего рода зеркалом, оперативно отражавшим актуальные социокультурные и политические процессы. Активно обсуждались проблемы выбора властью модели политической мобилизации [Burnham, Fairbrother, Mizen, 1995], влияния радикальных форм социальных движений на политический режим [Extremism, protest, social movements, and democracy, 1996], особенностей политического дискурса [Coster, 1996]. Перед политической социологией ставилась задача поисков путей политического развития через преодоление неравенства [Kloby, 1997], в том числе в области публичной политики в ситуации противостояния частных и общественных интересов [Sciulli, 1999; Masses, classes and the public sphere, 2000; Erp, 2000]. Нашло отражение в публикациях и оригинальное ретроспективное исследование символического влияния музыкальных традиций на формирование социальных и политических субкультур протестных социальных движений [Eyerman, Jamison, 1998].
В это время на Западе ученые прошли период увлечения постмодернистскими идеями «размытых границ» идентичностей расы и пола и обсуждения их влияния на политику государства [Social postmodernism, 1995]; кристаллизовалась сама идея формирования политики идентичности [Hoover, Marcia, Parris, 1997], а позднее была поставлена под сомнение концепция единой культурной идентичности [Bayart, 2005; Recognition and difference, 2002], хотя при этом публиковались работы, посвященные национальной (общегражданской) идентичности и идентичности доминируемых социальных и неформальных групп [Annus, 2005; Walsh, 2004]. В связи с развитием теории идентичности в рамках социологии следует обратить внимание на попытки в современных условиях заново «прочитать» классические работы, например Дж.Г. Мида [Silva, 2008].
Определенные сложности обнаруживаются и при попытке западных авторов классифицировать методологические подходы. Так, можно встретить рассуждения о сциентистском (бихевиорализме), антисциентистском, марксистском направлениях методологии и теории рационального выбора. Совершенно очевидно, что даже логический объем выделяемых категорий не равнозначен, поскольку марксизм явно относится к сциентистскому направлению, а теория рационального выбора – концепция среднего уровня, которая на статус самостоятельной методологии претендовать не может. Сохраняются попытки свести современные методологии к традициям, идущим от трех великих социологов XIX в., – К. Маркса (марксизм), М. Вебера (понимающая социология), Э. Дюркгейма (социологизм), добавив к ним критический взгляд на систему властных отношений М. Фуко и его последователей (1960–1990-е годы), а также культурологическую традицию анализа политических процессов, сформировавшуюся в 1970-х годах, которая, по мнению К. Нэш, явно прослеживается в работах, например, Э. Гидденса и М. Кастельса [Nash, 2010, p. 4–42].