Как оказалось, одна палатка предназначались для нас с Губкиным и Дубасовым, а вторая – для офицеров охраны, свободных от несения караула. Женщин рассадили вокруг центрального костра, еще шесть горело по окружности поляны.
Снова заморосил дождь. Поужинав, как и все мы, перловой кашей с редкими волокнами тушеной говядины, женщины легли там, где и сидели, тесно прижавшись друг к другу. Глядя на них, мокнувших под дождем, мне было стыдно залезать в палатку. Но и оставшись под ночным мокрым небом, я бы ничуть не облегчил их участь. К тому же, меня позвал недовольный голос профессора:
– Иван Игоревич! Где вы там? Учтите, подъем в пять утра.
Утро выдалось солнечным. Мне всегда нравился северный лес – невысокий, редкий, очень легкий, воздушный, будто ручное плетение. Катя любила вязать крючком белые ажурные салфетки под вазы. Вот и этот утренний лес был словно связан из кривоватых стволов берез и длинных ярких лучей утреннего солнца.
Настроение мое было под стать этой идиллии. До тех пор, пока взгляд не наткнулся на земляной холмик с краю поляны.
Позавтракали очень быстро. Столь же быстро собрались и тронулись в путь. Я шел впереди, отыскивая изрядно заросшую тропку. Порой она и вовсе пропадала, и тогда приходилось идти наугад, выбирая наиболее удобные проходы между деревьями, кустами и большими камнями, которые стали попадаться все чаще.
Идти пришлось в гору, и хоть уклон был не слишком крут, я старался сдерживать шаг, чтобы не так уставали идущие позади женщины. К тому же, они несли за спинами тару под нефть. Она была не очень тяжелой, но все-таки. Пустая бочка весила около двадцати килограммов, я узнал специально. Каждая из них была обмотана веревкой, концы которой, переброшенные через плечи, кто-то из женщин связал на груди, кто-то просто держал руками. Постоянно оглядываясь, я видел, как то одна, то другая из заключенных нагибались, чтобы сорвать и бросить в рот горсть спелой черники, щедро усыпавшей склон. Охранники покрикивали на своих подопечных, но скорей для проформы, поскольку и сами то и дело наклонялись, чтобы зачерпнуть горсть ягод.
Вскоре руки и губы женщин стали темно-лиловыми от черничного сока, и на многих лицах появилось выражение если не радости, то некой умиротворенности, а порою проскальзывало и некоторое подобие робких улыбок.
Губкин тоже заметил это. Он посмотрел на меня, иронично прищурился и шевельнул усами. Дескать, что я говорил? Турпоход! Прогулка в удовольствие.
Теперь я бы согласился с ним полностью, и дал бы себе зарок не делать впредь поспешных выводов. Если бы не земляной холмик, оставшийся на поляне.
Чем ближе подбирались мы к краю гряды, тем реже и ниже становилась растительность. И без того невысокие северные березки сменились карликовыми. Редкие ели все ниже прижимались к земле, напоминая о себе вскоре лишь плоскими хвойными нашлепками, похожими на срубленный и разбросанный лапник. Это была уже тундра – царство ягеля, оленьего корма, будто грязным весенним снегом облепившим верх склона.
Добравшись до каменистого гребня, я остановился, поджидая остальных. Даже Губкин, весь путь державшийся бодро, заметно отстал. И все же именно он поравнялся со мной первым. Тяжело и часто дыша, он несколько минут стоял согнувшись, уперев руки в колени. Потом выпрямился, снял кепку, отер ладонью лысину и посмотрел за гребень, где, окруженная невысокими зубчатыми склонами, словно лунный кратер, лежала широкая и круглая каменная долина, почти лишенная растительности. Лишь с противоположной стороны, там, где в гребне зияла широкая «щербина», виднелось зеленое пятно.
– Пришли? – спросил он, хотя это было ясно и так. – Где вход?
– Пещера? Вон там, слева, за выступом, – показал я.
– Пойдемте, – воскликнул Губкин. – Ну же, пойдемте туда!
Теперь уже мне пришлось догонять Губкина. Его фигура скрылась за упомянутым скалистым выступом, и я прибавил шагу. А когда снова увидел профессора – у самого входа в пещеру, – тот лихо отплясывал. Натурально. Вприсядку.
– Пахнет! Пахнет! – закричал он, бросаясь ко мне. – Вы понюхайте, пахнет ведь! Там нефть!..
Он вцепился мне в рукав и потащил к пещере. Но я выдернул руку и замотал головой:
– Нет, Василий Артемович, надо подождать остальных. Туда опасно лезть в одиночку. Меня и неет в прошлый раз предупреждал…
– Но нас же двое! – не унимался Губкин. – Пойдемте, прошу вас.
– Нет, – сказал я. И чтобы профессору не приспичило снова тащить меня за рукав, уселся на камень, сложив на груди руки.
– Тогда я пойду один, – буркнул Губкин и решительным шагом направился к входу.
Чертыхнувшись, я стал подниматься, но мое вмешательство не потребовалось. Из пещеры вдруг вышел человек и, раскинув руки, встал на пути профессора. Тот замер с поднятой ногой. Я же, напротив, вновь рухнул задом на камень.
Человек был очень стар. Его длинные, седые спутанные волосы свисали неопрятными сосульками почти до пояса. Бороду словно кто-то ощипал, оставив лишь несколько жиденьких перьев. Из одежды на старике был лишь грязный, облезлый кусок шкуры, наискось переброшенный через плечо и обернутый снизу вокруг худющих бедер. Да и сам этот «пещерный житель» был страшно худым. Не верилось, что в таком немощном теле могла еще держаться душа. Но когда он заговорил, голос его оказался сильным и громким.
– Не делай больше ни шагу, – сказал он на чистом русском языке.
Услышанное сняло оцепенение с Губкина. Он опустил ногу и спросил:
– Почему это, собственно? И кто вы такой?
– Нельзя тревожить Огненных духов, – ответил старик, продолжая держать руки раскинутыми. – Я стерегу их покой.
– Он что, и тогда стерег? – обернулся ко мне Губкин. Судя по голосу, он полностью пришел в себя.
Я помотал головой. А потом сказал:
– Может, потому что я был тогда с неетом. Это ведь тоже неет.
– Ну вот что, папаша, – сказал профессор и хотел по привычке положить старику на плечо руку, но в последний момент отдернул ее и даже убрал за спину. – Мы твоих духов не тронем. Мы только туда быстренько сходим и посмотрим, как они там. – Он попытался обойти старика, но тот шагнул в ту же сторону и снова оказался перед Губкиным.
– Эй, дед, а ну уйди! – послышалось сзади. Оказывается, часть наших спутников уже подошла, и теперь к старому неету уверенно шагал полковник Дубасов, на ходу расстегивая кобуру.
– Погодите, полковник, – скривился профессор. – Сейчас я с ним договорюсь. Давайте дадим ему спирту. У нас ведь полно спирта! Вы любите спирт? – вновь повернулся он к старику.
– Да чего с ним церемониться!.. – Полковник достал пистолет и прицелился в неета. – А ну уйди, кому говорят, а то стрельну!
Губкин, который до этого лишь растерянно вертел головой, подпрыгнул вдруг и замахал руками:
– Нет! Не-е-ет! Здесь нельзя стрелять! Ни в коем случае нельзя! Вспыхнет газ, загорится нефть!.. Немедленно уберите пистолет.
Дубасов неохотно спрятал оружие в кобуру. Оглянулся, выхватил кого-то взглядом, мотнул головой:
– Кожухов, Аброськин! Взять, увести.
Двое военных подбежали к неету и уже протянули к нему руки, как тот вдруг проворно отпрыгнул назад, сунул ладонь под шкуру и вынул оттуда какой-то черный комок, который вспыхнул прямо в руке. Издав горловой торжествующий возглас, старик юркнул в пещеру и метнул в ее глубь огненный сгусток.
Не знаю, как я успел соскочить с камня и допрыгнуть до Губкина, но лишь только я сбил его с ног, увлекая своей инерцией в сторону, – из пещеры с ревом вырвалось пламя. Я чувствовал, как трещат на голове волосы, слышал, как верещит подо мной профессор, а еще услыхал звериный рык Дубасова: «Гранаты!»
Я повернул голову и увидел, как черный, похожий на исчадие ада полковник срывает подсумок с пылающего человека. В следующий миг Дубасов ринулся прямо в огненный шквал. А еще через несколько мгновений, или минут, или даже часов – я убедился, что время и впрямь умеет сворачиваться и растягиваться, – земля дрогнула, ахнула, заскрежетала… Я вжался лицом в спину профессора, а по моей спине забарабанили горячие камни. Один из них саданул по голове, и на какое-то время я отключился, а когда пришел в себя, огня уже не было. Как не было и входа в пещеру. Его полностью завалило рухнувшим сводом.