Единокровные. Киносценарии и пьесы - Игорь Соколов

Единокровные

Киносценарии и пьесы

Игорь Павлович Соколов

© Игорь Павлович Соколов, 2023

ISBN 978-5-4474-3320-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Покровитель… Останки моря

(киносценарий-драма)

Сцена 1.

Меланхолическая музыка. Каменистый берег моря. На берегу стоит высокая статная женщина. Ее видно только со спины. Розовое платье из шелка и густая копна рыжеогненых волос.

Героя не видно (и вся сцена снята его глазами).

Так мы видим, что женщина, стоящая на самой кромке берега, выше его.

Среди волн морских

и в сумерках осенних

я буду ждать тебя.

Это Хакимада, XIV век, – говорит женщина и сразу же оборачивается к камере лицом.

И мы видим, что это моложавая старушка 60—70 лет.

Крупным планом ее игриво улыбающееся лицо.

– Вы только не подумайте, что это для меня флирт, – слышен мужской голос, – просто последнее время я был слишком одинок. Ведь у меня совсем нет друзей… Так, одни партнеры… Вы наверное понимаете, как все безжизненно и пусто в мире бизнеса?!

– А кто вас просил быть капиталистом?! – смеется старушка. – Или вас жадность замучила?!

– О, только не это, – глубокий вздох.

Крупным планом – молодая мужская рука на сморщенной руке старушки.

– Ваши касания вызывают во мне безумную жажду, – смеется золотыми фиксами старушка.

Крупным планом – лицо старушки постепенно приближается к экрану и наконец полностью закрывает его собой.

Черный экран. Слышен вскрик, и после судорожные всхлипы.

– О, мой мальчик, – лицо старушки постепенно возникает и удаляется от камеры, – простите, я не знала, что вы меня пригласили сюда только из чувства уважения.

Старушка опять смеется.

Постепенно ее силуэт удаляется и вместе с берегом моря становится ниже. Слышны удаляющиеся шаги.

– Вы меня здесь бросаете одну?! – кричит в машинальном испуге старушка.

– Да, теперь уже навсегда, – слышится в отдалении голос героя.

Сцена 2.

Поезд. Камера опять смотрит глазами героя.

Купе. За окном мелькает море и горы. Напротив камеры, (т.е. героя) сидит молодая женщина. Она держит ребенка, который сосет у нее грудь.

– Вам не стыдно?! – слышен мужской шепот.

– Чего?! Вас?! – улыбается молодая мать.

– Извините, я просто стесняюсь, – говорит мужчина.

В этот момент камера перемещается снизу вверх. Крупным планом глаза удивленной женщины, все купе и закрывающаяся со скрипом дверь.

Голос: Вы все еще кормите, извините!

Опять скрип закрывающейся двери.

Через минуту снова скрип двери.

Голос: Ну ладно, я буду смотреть вниз.

Камера вместе с глазами героя плавно перемещается вниз, с раскрытой груди, к которой жадно присосался младенец, к широко расставленным ногам женщины.

Поэтому камера с глазами героя стыдливо поднимается вверх к груди.

– Какой-то вы странный, – смотрит вверх задумчивая женщина.

– Это не странный, а мир, в котором я живу, – слышен мужской рассерженный голос.

– Вы чем-то обижены?! – спрашивает с любопытством женщина.

– Да, я обижен вами, вы так просто раскрываете мне свою грудь, что я чувствую себя совершенно раздавленным, вы просто не представляете себе, как угнетает меня вид вашей обнаженной плоти. К тому же я очень одинок.

– У вас никого нет? – спрашивает женщина.

– Есть одна любовница, но ей нужны только деньги, есть приятель, но он работает на меня и воспринимает меня, как хозяина, в общем можно сказать, что по настоящему у меня никого нет.

– И кто же вам мешает кого-нибудь завести?! – улыбается женщина.

– Вот вы все мне и мешаете! – неожиданно слышится сердитый голос.

Опять крупным планом удивленное лицо женщины и закрывающаяся дверь купе.

– Псих какой-то, – шепчет она и крестится…

Женщина укутывает уставшего сосать грудь младенца и внимательно смотрит на пустое сиденье…

Сцена 3.

Крупным планом – цветущие сады за окном в поезде. Тамбур. Рука с зажженной сигаретой и сидящая на мусорном ящике кошка. Другая рука ее гладит.

Тихий шепот: Почему я все время только пытаюсь приспособиться к людям?! Неужели я не умею или совсем устал жить?! Или я всего лишь клоака для грязи всей вселенной и в меня можно плевать всем, кому угодно?!

Истерические всхлипы.

Открывающаяся дверь туалета.

Камера глазами героя входит туда. Грязные обрывки бумаги, пустая бутылка из-под водки.

Потом рука обнажает другую руку до плеча, сдвигая рукав рубашки и лезвие, резко прочертившее полосу на вене… Кровь, стекающая тонкой струйкой в унитаз…

– О, Господи, вознеси меня, – слышится глухой, булькающий в хрипах пронзительный голос, – вознеси и очисти душу мою сиротливую!

Стук в дверь. Учащенное дыхание и опять всхлип.

– Отпусти меня бедного от мира и с миром, – слышится сдавленный шепот.

– Открывай сейчас же, скотина! – слышен за дверью грубый крик. – А то я счас в штаны наложу!

Слышится опять меланхоличная музыка.

Цветущие поляны за окном сменяются обгоревшими склонами.

– Скоро я буду с тобой, – слышится плачущий шепот.

– Слушай, ну какая же ты свинья, – надрывается за дверью все тот же голос.

На этом фоне меланхолическая музыка Дебюсси набирает невероятный оборот и перерастает в смятение.

Сцена 4.

Опять купе глазами героя.

Крупным планом: внимательный и настороженный взгляд молодой матери.

– Вам хочется есть?! – обращается она к нему.

– Спасибо, – шепчет он.

Крупным планом рука, перевязанная бинтами, пропитавшимися кровью.

– Вы хотели умереть?! – грустно спрашивает она.

– Нет, я только хотел вылечиться…

– И как, получилось?! – ее грустная улыбка.

– Нет, не хватило сил, – смущенная улыбка героя.

– Возьмите хлеб, – крупным планом рука, протягивающая хлеб с куском мяса.

Рука героя бережно берет кусок хлеба с мясом.

– Спасибо.

– Вы плачете, – удивляется она, – а зря, в жизни всякое бывает. Вот родители мне говорят, не рожай, что ты одна будешь делать, а я все равно родила, – улыбается женщина, – хоть матерью себя чувствую, да и жизнь не зря проживу.

– Вы так думаете? – задумчивый голос героя.

– Я так говорю, – смеется женщина, – а думать мне теперь некогда.

– Может, так и надо жить, – неуверенно шепчет герой.

– Конечно, – радостно прижимает к себе ребенка женщина.

Дверь купе отворяется и в купе входит пожилой проводник с молодым милиционером.

– Вот этот псих и резанул себя, – указательным пальцем тычет в камеру (т. е. в глаза героя) проводник.

– Ну-ка, встать! – кричит милиционер.

Его лицо искажено какой-то неестественной злобой.

– Возьмите, пожалуйста, – рука героя протягивает милиционеру сто долларов.

– Ах ты, курва, купить меня захотел?!

Крупным планом ускоренная съемка – и кулак закрывает с налета всю камеру.

– Пожалуйста, прекратите, – плачет молодая мать.

Милиционер с удивлением оборачивается на нее.

Женщина кормит ребенка. Опять грудь и пухлые губы младенца – крупным планом.

– Простите, простите, – шепчет милиционер и осторожно взяв из ладони героя сто долларов, выходит с проводником из купе.

Сцена 5.

Крупным планом лицо героя. Из разбитой губы течет кровь.

– Спасибо вам, – шепчет он.

– Да, ну, глупости, – женщина улыбается сквозь слезы.

За окном мелькают грязные, выжженные с чахлыми деревцами бугры.

– Уже видна Россия, – говорит герой.

– Такая грязная убогая, – задумчиво говорит женщина.

– Все это временно, – улыбается герой, вытирая кровь с разбитой губы, – рано или поздно все воспрянет ото сна, как сказал поэт, просто мы попали с вами во времена перемен, исчезновения одних эпох и возникновения других и все мы были просто не готовы к этому.

– А хотите, я вам дам попробовать своего молока, – женщина расстегивает платье, раскрывая правый сосок. Младенец рядом спит и блаженно улыбается во сне.

Молчание. Широко раскрытые глаза героя и женщины. Скрип сиденья от поднимающегося тела героя и приближающийся к камере набухший сосок.

Темнота на экране и только тихие, прерывающиеся молитвенным шепотом голоса.

Женский голос: Будь добрым и умей всех за все прощать,

Мужской голос: Какая ты живая и добрая, почти как моя собственная мать.