У меня такое ощущение, что я офицер, рапортующий о происшествиях за день перед начальством.
– Нет, по сути, это все.
Я не собираюсь рассказывать ему о Джеке. Да и говорить тут не о чем. Однако, поддавшись внезапному порыву, все же задаю вопрос:
– Я сложный человек, Майкл? Категоричный?
– Что?
– Я ведь могу измениться. Могу стать мягче, научиться прощать. Стать более открытой. Я действительно могу.
– Нет, милая. Ничего подобного. Ты самая лучшая.
Огромная гостиничная кровать кажется мне узкой. Тревожный сон полон образов Джека и его жены, Майкла и Эбби. Я ворочаюсь, стараясь выбросить из головы прошедшее собеседование и ложь о примирении с мамой.
Едва забрезжил рассвет, я вылезаю из пижамы и натягиваю спортивные лосины.
Я иду по дороге вдоль озера, засунув руки в карманы, и думаю о своем будущем. Что будет, если я действительно получу эту работу? Смогу ли я жить в этом городе? У меня нет здесь ни одной подруги, а теперь я потеряла и Джека.
Передо мной неспешно прогуливается привлекательная пара – женщина с каштановыми волосами и мужчина в плаще. На его плечах сидит очаровательный малыш. Что я готова отдать, чтобы поменяться с ними местами?
Я невольно начинаю думать о маме. Похоже, вся вселенная в заговоре против меня. Сначала Дороти уговаривает меня попросить прощения, потом это проклятое предложение о работе, которое заставляет меня чувствовать себя обязанной сделать первый шаг. И в довершение всего разговор с Джеком прошлым вечером и его высказывание о том, что настоящая любовь никогда не проходит. Неужели я незаслуженно строго отношусь к маме? Я выбрасываю эти мысли из головы прежде, чем успеваю прийти к какому-то выводу.
Старые мысли сменяют новые и новые. Вспоминаю мамину улыбку, с которой она смотрела на Боба, такую искреннюю и счастливую. Вспоминаю, как она каждое утро стояла у большого венецианского окна в нашей гостиной и ждала, когда появится его машина. Он тогда переделывал нашу кухню, и она, веселая, выходила ему навстречу с чашкой кофе. А в конце дня, когда Боб заканчивал работу, они пили холодный чай за домом, болтали и смеялись. Она слушала его с таким вниманием, будто его речь звучала для нее как музыка.
Она его любила. Несмотря на все ее недостатки, на то, какой она была матерью и другом, нельзя не признать, что Боба она любила всем сердцем.
Мне становится ясно, что тот плащ гнева, под которым я спряталась, похож на лоскутное одеяло, он соткан из страха и эмоций. Как страшно видеть, что твоя мать любит кого-то чужого мужчину. Тогда мне, ребенку, казалось, что ее чувства к Бобу означают отсутствие любви ко мне.
Останавливаюсь, чтобы посмотреть на серую гладь озера, разделяющую меня и маму. От порывов холодного ветра у меня начинает течь из носа. Где-то там, по ту сторону озера Мичиган, живет моя мама, живет и дышит.
Приседаю и обхватываю голову руками. А что, если она действительно пыталась со мной связаться? Смогла бы я ее простить в этом случае?
В голове всплывают слова Джека. Стальной стержень. Только черное и белое. Категоричная.
Я резко встаю, и от сильных эмоций у меня кружится голова. Оглянувшись, я поворачиваю в ту сторону, откуда пришла, и перехожу на бег.
Когда вхожу в гостиничный номер, я уже взвинчена до предела. Открываю ноутбук и через пять минут знаю ее адрес и номер телефона. В справочнике указано: Сьюзен Дэвидсон. Может, она все эти годы не меняла девичью фамилию только для того, чтобы мне было легче ее найти? Теперь она живет не в Блумфилд-Хиллз, а в Харбор-Ков. По телу бегут мурашки. Дорчестер-Лейн? Завожу адрес в Гугл и понимаю, что она живет в доме Боба, там я провела лето, когда мне было четырнадцать. Меня охватывает дрожь. Папа клялся, что мне никогда больше не придется переступить порог того дома. Трясущейся рукой я набираю номер, другой крепко сжимаю трубку цвета слоновой кости, решив позвонить с гостиничного телефона, а не с мобильного. Так она не поймет, что это я. С каждым гудком мое сердце бухает все сильнее. Раз… два…
Я невольно вспоминаю все телефонные разговоры за три года – со дня моего отъезда до шестнадцатилетия. На меня обрушивался поток вопросов, на которые я односложно отвечала. Мне не нравилось, что ее так интересует моя жизнь в Атланте, я дала себе слово не позволять ей вмешиваться. Если ей так любопытно, как я живу, пусть берет себя в руки и возвращается домой.
Наконец она отвечает:
– Слушаю.
Я открываю рот и тут же прикрываю его рукой.
– Слушаю. Говорите, – повторяет она.
Она говорит тихо, акцент, выдающий происхождение из Пенсильвании, едва уловим. Мне так хочется еще послушать голос, который не слышала с шестнадцати лет.
– Здравствуй, – тихо-тихо говорю я.
Она ждет несколько секунд, надеясь, что ей скажут что-то еще, но не выдерживает:
– Извините, кто это?
У меня перехватывает дыхание. Она не узнала собственную дочь. Впрочем, почему и нет? Я и не надеялась… наверное…
По непонятной мне самой причине это обижает. Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не прокричать: «Я твоя дочь». Та, которую ты бросила. Но я сжимаю губы и сглатываю.
– Я ошиблась, – хрипло произношу и вешаю трубку.
Обессилев, я кладу голову на стол, и тоска наваливается на меня с полной силой.
Она же моя мать. Единственная, кого я по-настоящему любила. Поднимаюсь со стула, беру сумку и достаю мобильный телефон. На этот раз я набираю номер Дороти.
– Ты не занята? – спрашиваю я.
– Я всегда свободна для моей девочки. Что случилось, милая?
– Как ты думаешь, отец говорил правду о письмах – или письме – от мамы? Ты веришь в это, Дороти?
Сжимаю телефон и напряженно жду ответа, от которого будет зависеть очень многое.
– Милая, – ласково отвечает Дороти, – это был один из тех немногих моментов, когда я ему поверила.
Глава 9
В десять часов я приезжаю в аэропорт О’Хара. Вместо того чтобы поменять билет и вылететь домой раньше, я покупаю новый до города Гранд-Рапидс, штат Мичиган.
– Есть рейс в одиннадцать часов четыре минуты, – сообщает мне девушка за стойкой «Дельты». – Учитывая разницу во времени, вы прибудете в двенадцать пятьдесят семь. Вылет в Новый Орлеан завтра вечером, приземлитесь в двадцать два часа пятьдесят одну минуту.
Я киваю и протягиваю банковскую карту.
К выходу я подхожу за десять минут до начала посадки, сажусь в свободное кресло и открываю сумку. Однако вместо того, чтобы искать мобильный, как собиралась, я достаю бархатный мешочек. Камешек перекатывается на ладонь. Поглаживая пальцем отполированную бежевую поверхность, я думаю о Фионе Ноулс. Два года назад она выбрала этот камень для меня. И все четко спланировала. Не будь этого, я бы сейчас не сидела в аэропорту.
Изо всех сил сжимаю камень. Хочется верить, что я поступаю правильно. Господи, помоги. Пусть этот камешек позволит мне построить мост, а не стену.
Прямо передо мной сидит молодая женщина и заплетает дочери косу. Она улыбается, а девочка недовольно что-то говорит. Скорее всего, я напрасно возлагаю такие надежды на эту поездку, не думаю, что она будет удачной и мы с мамой сможем помириться.
Я убираю камень на место и наконец достаю телефон. Интересно, как отреагирует Майкл, когда узнает, что лечу в Мичиган? Помнит ли он, что я говорила ему о маме и ее друге?
Медленно нажимаю на кнопки, впервые, пожалуй, радуясь, что Майкл занятой человек. Может, мне лучше отправить сообщение?
– Анна! – восклицает он. – Доброе утро, любимая.
Черт. Ну надо же…
– Доброе утро. – Я стараюсь говорить спокойно. – Не могу поверить, что застала тебя.
– Уже бегу навстречу. Что-то случилось?
– Ни за что не догадаешься. Я лечу в Мичиган. Решила, раз уж я здесь, навещу свою мать.
Я выпалила все это на одном дыхании и теперь жду его реакции.
– Думаешь, это необходимо? – наконец раздается в трубке его голос.