На улице было темно и холодно. Засунув руки в карманы, Беллами брел по Кондуит-стрит. Снег хрустел у него под ногами. Он повернул на Бонд-стрит, потом – к Олбимарл-стрит. Его снова начало тошнить. Дойдя до середины Олбимарл-стрит, он заглянул в какое-то парадное. Там тускло мерцала вывеска: "Малайский клуб. Второй этаж. Открыто". Беллами вошел и стал подниматься по лестнице. Дойдя до лестничного поворота, он свесился на секунду через перила, а потом сел на ступеньки и, закрыв глаза, прислонился к стене. От паров виски, которое он пил почти весь день, у него кружилась голова.
Слева от него на крохотную лестничную площадку выходила дверь туалета. Справа по лестнице вверх Беллами видел приоткрытую двустворчатую дверь "Малайского клуба". Сквозь щель виднелся накрытый для ужина стол. Он встал и начал карабкаться по ступенькам. Толкнув, открыл дверь.
"Малайский клуб" представлял собой зал в форме буквы "L", бар находился за углом от того места, где стоял Беллами. Он направился к нему и пьяно улыбнулся блондинке за стойкой.
– Привет, радость моя, – воскликнул он, – как поживает моя блондиночка?
– Отлично, – усмехнулась та в ответ и бросила быстрый взгляд в зал на единственную посетительницу.
Беллами перегнулся через стойку и, оглядев блондинку от тщательно уложенных локонов до аккуратненьких туфелек, проворковал:
– Тебе когда-нибудь говорили, конфетка, что в тебе что-то есть? Есть, есть, точно. Сильный призыв пола. Ты – почти уникальная женщина. На днях, когда погода станет получше, я тобою займусь. Скажу тебе тогда, что глаза у тебя словно аметисты и что до твоих бедер никому, кроме меня, не должно быть никакого дела. Может быть, я напишу тебе стихи. Вот такой я человек!
– О, мистер Беллами, будет вам. Вы же говорите это всем девушкам подряд.
– Ты бесстыдно лжешь, – возразил Беллами. – Ты – единственная женщина, которую я когда-либо любил по-настоящему. Когда-нибудь, когда я буду свободен, напомни мне рассказать тебе, что я думаю о тебе на самом деле.
– Это будет замечательно, – улыбнулась девушка.
Он снова перегнулся через стойку и прошептал ей что-то на ухо.
– Мистер Беллами! – глаза ее засверкали, – вы обладаете бесподобным нахальством!
– Это – единственное, чем я еще обладаю, – ответил Беллами. – Что бы мне выпить?
Девушка, улыбаясь ему, подумала, что в Нике Беллами было неотразимое обаяние – если бы только он не пил так много. Почему он никогда ничего не делает?
– Клин клином вышибают, – усмехнулась она.
– Отлично. Тогда двойной "Хейг", – потребовал он, обнажив в улыбке ровные белые зубы под маленькими черными усиками.
Девушка колебалась.
– А вы собираетесь за него платить, мистер Беллами?
Он рассеянно взглянул на нее:
– Почему вы спрашиваете?
Она явно испытывала неловкость.
– У вас долг здесь более семи фунтов, мистер Беллами. Управляющий не велел ничего давать, пока вы его не погасите.
Он ничего не ответил, пошарил в кармане пальто, достал портсигар, открыл его и извлек сигарету.
Дама, сидевшая на другом конце зала у камина, встала и подошла к бару. Это оказалась женщина среднего роста, с весьма привлекательной фигурой, светловолосая. У нее было милое лицо с правильными чертами и синие-синие глаза. На ней был отлично сшитый костюм, подчеркивавший округлости ее фигуры, шелковые бежевые чулки-паутинка. На маленьких ножках – лодочки из великолепной кожи на каблуках дюйма в четыре высотой. На черном крепдешиновом тюрбане спереди – маленькая бриллиантовая брошь в форме вопросительного знака.
Она приблизилась к бару, встала позади Беллами и тихим учтивым голосом произнесла:
– Не огорчайтесь, Ники.