Паникер что есть силы прижал к себе чхуню, а та вдруг протяжно завыла.
Моя соседка всхлипнула.
– Смерть почуяла! – торжествующе заявил дурак. – Не плачь, Мотя, я не дам тебе страдать и мучиться, придушу, когда войдем в штопор, ты шмякнешься о землю мертвой, боли не почувствуешь. Жаль, меня никто не убьет! Я в полной мере испытаю муки умирания, у меня поломаются все кости, раздробятся зубы, треснет череп. Начнется пожар…
На секунду в мою душу закрался страх. Вдруг мы и впрямь падаем?
– Вот, – простонала Мила, – все! Отче наш… спаси и сохрани… Пора! Пора! Где она? Где?
И она начала рыться в своей сумочке, вытащила маленькую коробочку, достала из нее таблетку, сунула в рот и бросила упаковку на пол. Мотя перестала выть.
– Чем я могу вам помочь? – спросила стюардесса, подходя к нашему ряду. – Убрать посуду?
– Что случилось в экономклассе? – спросила я. – Мои соседи насмерть перепуганы, полагают, что мы падаем.
Девушка секунду колебалась, потом ответила:
– Один пассажир открывал верхнее багажное отделение, что‑то из чемоданчика доставал, а потом плохо захлопнул крышку, она открылась, все вывалилось ему на голову.
Я повернулась к Миле:
– Слышали? На борту полный порядок, вопль «Падает» относился к поклаже. Между прочим, ни один самолет в мире от этой самой турбулентности еще не развалился. Вот уже и трясти перестает.
– Сейчас принесу успокоительные капли, – пообещала стюардесса и быстро ушла.
Удивительное дело, но паникер молчал.
– Мила, вы как? – поинтересовалась я. – Хотите коньяка? Или чаю? Могу поделиться с вами пирожным Ладюре, отрежу половину. Ну очень‑очень вкусно! Вылезайте из пледа, зачем вы с головой закрылись?
Соседка не отвечала, она не двигалась, словно застыла. Я вздохнула: Миле явно следует обратиться к психотерапевту, и лучше ей ездить поездом «Париж – Москва».
– Дарья, – сказал хам, – вас же так зовут? Я слышал, как вы называли свое имя. А я Валерий.
Я повернулась к соседке спиной.
– Что?
– Я вовсе не грубиян, просто сильно нервничаю в самолете, теряю над собой контроль, – признался Валерий. – Ругаюсь от перевозбуждения. Ничего поделать не могу.
– Забавно, – хмыкнула я, – интересная реакция на стресс. А когда вас вызывает высокое начальство, вы на него тоже визжите от того, что боитесь шефа? Нет? Значит, умеете управлять собой. Тот, кто вопит на человека, который не имеет права ему ответить, омерзителен. Но я‑то не бортпроводница, поэтому могу сказать: оставьте меня в покое, я не общаюсь со скандалистами.
– А вы с характером, люблю таких женщин! Давайте выпьем вместе кофе после посадки? Я могу вас в ВИП‑зал аэропорта провести, – похвастался грубиян.
И тут очень вовремя появилась бортпроводница:
– Вот капельки.
– Мила, – окликнула я соседку, – выпейте лекарство.
Та не издала ни звука.
Я осторожно потянула за край пледа, в который она закуталась с макушкой.
– Не бойтесь, самолет спокойно летит. Вам станет легче от микстуры.
Одеяло свалилось пассажирке на колени, я увидела часть щеки и небольшой, замазанный корректором шрам на скуле. Длинные волосы Милы откинулись назад, правое ухо обнажилось, раковина вверху имела не округлую, а усеченную форму и полностью приросла к коже головы. Я замерла мне сразу вспомнился кабинет Дегтярева, куча фотографий на столе, снимок, на котором было запечатлено точно такое же странное ухо, и вторая фотография с женским лицом, на правой скуле которого было родимое пятно размером с ноготь моего большого пальца.