И тогда, возможно, тебе не будет так весело.
Цакриссон насторожился, он уже начал кое‑что подозревать. Он вздрогнул и произнес извиняющимся тоном:
– Да‑да, конечно, у меня все хорошо, но…
– Нет, вовсе не хорошо, – раздраженно сказал Гюнвальд Ларссон. – Я отвечаю за это задание и не желаю его срывать из‑за плохой работы рядового полицейского.
Рядовому полицейскому Цакриссону было только двадцать три года. Он работал в отделе охраны Второго участка. Инспектор отдела расследования убийств стокгольмского управления Гюнвальд Ларссон был на двадцать лет старше. Цакриссон открыл рот, чтобы что‑то сказать, но Гюнвальд Ларссон поднял свою могучую правую руку и сердито заявил:
– Хватит болтать. Отправляйся в полицейский участок на Розенлундсгатан и выпей кофе или еще что‑нибудь. Ровно через полчаса ты должен вернуться сюда свежим и энергичным, так что тебе лучше поторопиться.
Цакриссон ушел. Гюнвальд Ларссон взглянул на свои часы, вздохнул и подумал: «Молокосос».
Он повернулся кругом, продрался сквозь кусты и начал карабкаться вверх по склону, ругаясь себе под нос. Потому что его итальянские зимние ботинки на толстой резиновой подошве скользили по покрытым льдом камням.
Цакриссон был прав, говоря, что на холме нет никакого укрытия от пронизывающего северного ветра, однако и сам Ларссон тоже был прав, утверждая, что здесь лучший наблюдательный пункт. Дом стоял перед ним как на ладони. Ларссон мог видеть все, что происходит в доме и возле него. Окна были полностью или частично покрыты инеем, свет нигде не горел. Единственным признаком жизни был дым из трубы, клубы которого тут же уносило порывами ветра в беззвездное небо.
Человек, стоящий на вершине холма, автоматически переступал ногами и двигал пальцами в меховых перчатках. Перед тем как стать полицейским, Гюнвальд Ларссон был моряком, сначала простым матросом в военно‑морском флоте, потом плавал на грузовых судах в Северной Атлантике, и бесчисленные вахты на открытом ветрам мостике научили его искусству сохранять тепло. Он также был специалистом по такого рода заданиям, хотя теперь уже предпочитал лишь руководить. Немного постояв на холме, он заметил какой‑то проблеск света в крайнем справа окне на втором этаже, словно кто‑то зажег спичку, чтобы закурить сигарету или посмотреть, например, который час. Гюнвальд Ларссон машинально посмотрел на свои часы. Четыре минуты двенадцатого. Прошло шестнадцать минут с того момента, когда Цакриссон покинул свой пост. Наверное, он уже сидит в буфете полицейского участка округа Мария и болтает с коллегами, попивая кофе. Однако это удовольствие продлится недолго, потому что через семь минут ему придется отправляться в обратный путь. Если, конечно, он не хочет получить выволочку, хмуро подумал Гюнвальд Ларссон.
Несколько минут он думал о людях, которые могут в настоящий момент находиться в доме. В этом старом доме было четыре квартиры, две на первом этаже и две на втором. На втором этаже слева жила незамужняя женщина лет тридцати пяти с тремя детьми от разных отцов. Больше об этой женщине он ничего не знал, но этого было достаточно. В квартире слева на первом этаже жила пожилая супружеская пара. Им было около семидесяти, и жили они здесь уже лет пятьдесят, в то время как в верхних квартирах жильцы менялись довольно часто. Муж любил выпивать и, несмотря на свой преклонный возраст, был постоянным клиентом полицейского участка округа Мария. В квартире справа па втором этаже жил мужчина, тоже хорошо известный полиции, но по причинам, гораздо более серьезным, чем регулярные субботние пьяные скандалы. Ему было двадцать семь лет, и он уже успел шесть раз побывать в тюрьме. Преступления он совершал самые разные: от вождения автомобиля в нетрезвом виде и драк до грабежа. Звали его Рот, это он устроил вечеринку для своего приятеля и двух подружек. Сейчас они уже выключили магнитофон и свет и либо улеглись спать, либо продолжили развлекаться несколько иным способом.