Поэтому изо всех сил он старался представить меня умирающей, пичкал таблетками и "заботился" о супруге безмерно. Надо сказать, он преуспел. Последний год замужества я даже не выходила из дома, боясь заболеть. Михаил только потирал руки. Оставалось совсем недолго до того момента, когда коллекция окажется у него. Апатичная, безвольная жена совершенно не представляла ценности полотен коллекции ее отца, и Михаил смог бы распоряжаться ими по своему усмотрению. Но хорошо задуманную "аферу" сорвала ничего не подозревавшая любовница Громова, которая решила избавиться от соперницы.
Потянув за тонкую ниточку, майор Костин размотал весь клубок. Громов с подельниками сидит в СИЗО и ждет суда.
Я поселилась у Кати и твердой рукой веду хозяйство. Чтобы навсегда забыть о тихой, забитой, болезненной Ефросинье, я даже поменяла имя. Правда, сделала это сгоряча, не слишком подумав, просто брякнула первое, что пришло в голову, - Евлампия. Теперь домашние меня зовут ..
- Лампа, - пнула меня Катя, - ты что, заснула?
Это еще самое приятное прозвище, потому что ко мне могут обратиться по-другому: Лампец, Лампадель, Лампидудель, Ламповецкий...
- Лампа, - вновь произнесла Катя, - очнись! Я вынырнула из пучины воспоминаний и спросила:
- А? Что случилось?
- Ничего, кроме того, что следует решить, кто останется с Юлей, - пояснила Катя, - первые дни ей нельзя вставать, и надо установить дежурство.
- Могу до двух, - вызвался Сережка.
- Ладно уж, - махнула я рукой, - езжай по делам, сама справлюсь.
Палата Юлечке и впрямь досталась хорошая. Всего четыре человека. У окна - веселая девятнадцатилетняя Ирочка. Каталась по перилам и сломала ногу. Рядом с ней серьезная, но очень симпатичная Оля. Та играла в снежки, закидала приятеля, а он шутя бросился на "агрессоршу", не удержался и шлепнулся прямо на нее. Результат - сломанная нога и разбитый нос. Дальше шла кровать Юли, а у самого входа лежала Настя. Ей исполнилось двадцать пять, но худенькая, светленькая и улыбчивая Настенька казалась моложе. Кстати, ее травма оказалась самой тяжелой - перелом шейки бедра. Вышла за продуктами и вот, пожалуйста, споткнулась на обледеневшем асфальте. Несмотря на то что девчонки лежали неподвижно, только Ирочка кое-как ковыляла на костылях, смех в палате не затихал ни на минуту.
Из других палат несло тяжелым запахом мочи и слышались бесконечные стоны. Три четверти отделения составляли старики и старухи, к которым наведывались в лучшем случае по воскресеньям. В 717-й всегда толпился народ. Возле Иры и Оли суетились родители, друзья и ухажеры, к Насте постоянно приходил муж, заглядывала свекровь. Но, несмотря на то, что и тот, и другая мило здоровались, улыбались и с энтузиазмом ухаживали за Настей, мне они решительно не нравились. Сама не знаю почему, просто каждый раз в их присутствии по моей спине пробегал озноб.
Кстати, сама Настя не слишком радовалась, завидя родственников. Нет, внешне все выглядело абсолютно нормально. Она целовала мужа, улыбалась, интересовалась домашними новостями, но глаза ее оставались настороженными.
Как-то раз я пришла не слишком удачно, во время тихого часа. Все спали, только Настенька занималась странным делом - выливала в судно пакет сока. Увидав меня, она вздрогнула и пояснила:
- Скис, боюсь пить.
- Конечно, - одобрила я, - не надо есть плохие продукты. Впрочем, тебе столько приносят, что немудрено, если портится.
- Да уж, - тихо вздохнула Настя, - заботятся. Вот еще, пожалуйста, выброси печенку, свекровь вчера притащила.
Я открыла крышку и понюхала содержимое банки. На вид совсем свежее, даже аппетитное - небольшие кусочки в сметанном соусе и картошка.
- По-моему, это можно съесть.