Бабушка, выйдя подмести крыльцо, через витрину увидела меня у Роберты и поманила домой. В прихожей она хлопнула меня по голове свернутой в трубку газетой.
– Чтобы не смела больше слова сказать с этой подзаборницей, – сказала она, побагровев от гнева. – И россказней ее не слушай!
– У меня есть право самой выбирать друзей! – заорала я.
– Только не среди дешевок вроде этой!
Средоточием жизни на Пирс-стрит была суперетта Конни – мини-маркет в подвале большого, обшитого асбестом жилого дома. Конни, толстуха с рыжими, как у Люсиль Болл, волосами сидела за прилавком на плетеном стуле, повернув к себе электровентилятор, и очень берегла свои длиннейшие ногти, с ворчаньем пробивая покупки. Ее племянник Биг-Бой работал в суперетте мясником. Похожий на Дага Макклюра из «Виргинца», он насвистывал сквозь зубы и носил полосатые рубашки и фартук, перемазанный кровью.
Бабка отоваривалась у Конни, потому что так и не научилась водить машину, но лелеяла обиду на Биг-Боя, который однажды обратился к ней в присутствии прямо-таки всех покупателей: «Чего желаете, дорогуша?» Когда я к ней переехала, бабушка была просто счастлива сделать меня девчонкой на побегушках. Каждый день она вкладывала деньги мне в ладонь и посылала за антацидом, крахмалом или сливовым соком, всякий раз напоминая мне держаться подальше от Биг-Боя и стойки с грязными журнальчиками.
Над супереттой жили Писеки. Их дочери-близнецы, Розалия и Стася, были моими единственными ровесницами на Пирс-стрит. Они вечно болтались на своем крыльце – танцевали, хихикали и показывали средние пальцы соседским мальчишкам, кричавшим вульгарные замечания. У них был маленький проигрыватель в пластмассовом клетчатом чемодане и одна поцарапанная пластинка «Большие девочки не плачут», которую они крутили не переставая на полной громкости. Близняшки носили шорты и короткие блузки с рюшами и были тощими, как палочки для ушей, хотя постоянно что-то жевали и пили. Каждый день у них проходил как частная вечеринка. Я завидовала девчонкам – и смертельно их боялась. Бабка однажды плеснула в сестер водой из графина и назвала грязными пиэлями, когда они звонили к ней в звонок и прятались за стволом катальпы. Стася и Розалия немедленно меня невзлюбили, и ежедневные походы в магазин превратились в кошмар.
– Эй, ты! – крикнула мне вниз Розалия в первый раз. Ее сестра перегнулась через перила, издевательски смеясь и жуя картофельные чипсы из пакета. – Ты воображала, что ли? Или у тебя швабра в заднице? – За ее спиной скрипучими фальцетами завывали «Времена года».
– Здравствуйте, – ответила я, через силу улыбнувшись. – Какую хорошую пластинку вы слушаете, я ее тоже люблю.
Я уже представляла, как мы вместе будем ходить из школы, и я одолжу им мои пластинки.
– Ка-ку-ю хоро-шу-ю плас-тин-ку вы слушаете, я ее тоже лю-блю-у-у, – передразнила Розалия, и девчонки заржали, как ослицы.
– Как тебя зовут? – крикнула Стася.
– Долорес, – это вышло робко, почти просительно.
– О, – сказала она, – а я думала, Страхудла!
Ее сестра завизжала от восторга, срывая зубами обертку с леденца и бросая ее через перила на меня.
Это повторялось каждый день.
– Привет, Блевота, – кричала одна, когда я подходила к магазину.
– Передай привет своим вшам, – кричала другая, когда я выходила с покупками для бабушки. Сердце у меня билось, бабкина сдача становилась горячей в кулаке. Я улыбалась храброй улыбкой Анны Франк и сдерживала желание перейти на бег. Дома я рассматривала свое лицо в зеркале аптечки, думая, из-за чего они меня возненавидели. Я принимала каждую из их воображаемых причин. Однажды ночью я проснулась, дрожа, – мне приснилось, что близнецы заманили меня к себе на крыльцо предложением дружбы и пытались сбросить через перила головой вниз.
– Что такое пиэли? – спросила я у бабки. Был вечер, она сидела за столом, бормоча молитвы и перебирая четки, пока я вытирала посуду.
– Перемещенные лица. Люди, которых мы вывезли из Европы после войны. Кажется, мы вправе ожидать от них благодарности!
Я понимала, почему благодарности не дождаться. Будучи сама перемещенным лицом, я была не особо признательна бабке за ее благотворительность: у меня вызывали отвращение ее пигментные пятна, говорившие о больной печени, ее тихая отрыжка, то, как она совала пальцы в рот и с горловым звуком снимала верхние зубы. Долорес Прайс, перемещенное лицо – даже в этом я была похожа на Писеков, но девчонки не желали видеть во мне ровню.
Письма Джанет приходили нерегулярно и были переполнены обидными свидетельствами, что жизнь продолжается и без меня. Две бывшие подруги вообще ни разу не написали, зато каждую субботу неуклонно приходило письмо от матери из бесплатной больницы. Мысли в письме разбегались: сначала она писала о прекрасных людях из группы арт-терапии, а в следующей фразе волновалась об утюге, который мы наверняка забыли выключить, когда запирали дом. «Я жар отсюда чую, – настаивала она. – Дом сгорит дотла, прежде чем кто-нибудь признает гребаную правду».
Однажды в дождь бабка обнаружила, что закончились яйца. Я нехотя согласилась сходить в магазин, рассудив, что даже непрошибаемые сестрицы Писек будут сидеть дома в такую погоду. К моему облегчению, на крыльце было пусто – горевшая желтая лампочка казалась единственным признаком жизни. Но в суперетте, свернув за морозильник с мороженым, я буквально столкнулась с ними нос к носу. Впервые увидев их так близко, я с ужасом рассматривала сестриц. Розалия ела из банки луковые кольца, Стася листала журнал о кино. У обеих были белые брови и множество родинок. У Стаси оказалось деформированное ухо: слева на голове росли два маленьких лоскутка плоти, а остальное было словно всосано в череп мощным пылесосом.
– О, привет, Долорес, – с издевкой начала Розалия. – Мокрая ты еще уродливее.
Я протолкалась к кассе.
– Эй, Конни! – заорала Стася через весь магазин. – Обслужи ее побыстрее, у нее вши!
Биг-Бой прибирался на своем рабочем месте, держа в руке гирлянду сосисок. При этих словах он замер и в первый раз за лето заметил мое существование. Конни подозрительно прищурилась, и ее пухлые пальцы быстро забегали по кнопкам кассы.
Мои щеки пылали. Я чувствовала, как подступили слезы.
– Нет у меня вшей, – прохрипела я. – Они просто ненавидят меня до печенок.
Конни взглянула на меня, а затем на близнецов в первом проходе.
– Не трожьте журналы грязными руками, – только и сказала она.
Стася и Розалия подошли к прилавку, хихикая и неистово чешась. Стася протянула большой флакон «Рейда»:
– Спасите! – смеялась она. – Вышвырните ее отсюда!
– Заткнись! – не выдержала я. – Пиэль кривоухая!
Началось царапанье и тасканье за волосы; банки с овощами полетели с полок. Не помню, которая из близнецов сбила меня с ног. Нас растащили Биг-Бой и Конни.
– Черт вас побери, сломали мой прекрасный ноготь! – взревела Конни. – А ну, вон из магазина, все трое!
В версии, которую я рассказала бабушке, я не сопротивлялась. Если не поостеречься, такими темпами я окажусь в Нью-Джерси, и придется быть вежливой со шлюхой Донной.
На другой день, когда мы с бабкой смотрели «Домашнюю вечеринку Арта Линклеттера», из больницы для меня доставили подарок. Я разорвала коричневую оберточную бумагу, и мы с бабушкой молча уставились на него. Это была одна из картин, созданных матерью на арт-терапии: в ясном голубом небе среди аккуратных облачков парила женская нога, обутая в красную туфлю на шпильке, а из бедра росли зеленые, как у попугая, крылья, только сильные и такого размера, что выдержали бы и летящего ангела.
Первой из оцепенения вышла бабушка. Она опустилась в свое большое кресло и судорожно обхватила себя руками. В морщинах вокруг глаз застряли слезы.