–Мои комплементы женщине, которая в её годы может публично обнажаться,– оценил доктор Антонио, задержав взгляд на ровных шашечках брюшных мышц.
–Твоя мама,– фыркнула Диана,– сказала бы, что драгоценности носят в ушах, на шеи, но не на заднице.
–А ты бы сказала,– парировал доктор Антонио,– что не можешь так одеваться потому, что муж не покупает тебе песцов.
Диана надулась и отошла к группе активно общающихся женщин. Доктор Антонио не знал их, но догадался, что с некоторыми встречался в своем кабинете. Грузная госпожа, в черных кружевах, с землистым цветом лица, проступающим сквозь румяна, приветливо улыбнулась ему, и он, кивнув в ответ, вспомнил, что оперировал её по поводу миомы.
Гринберг сидел в кафе, изучая программку.
–Эта уже третья “Чайка”, которую мне предстоит смотреть,– подытожил прозектор,– В первой я даже участвовал, занимаясь в студенческой самодеятельности. Моих творческих способностей хватило для подъёма занавеса и создания шумов, подчеркиваю – шумов, а не голосов, за сценой. Потом девушка, которая предполагала, чтобы я сделаю её предложение, затащила меня, прячась от дождя, на постановку … чью – запамятовал…. Вот она, проходящая слава! Мне было не интересно, я хотел, когда дождь прошел, продолжить шататься в обнимку по улицам. Моя спутница, сказала, что такая романтика ей надоела и осталась одна. Теперь я здесь из глубокого уважения к высокому искусству, чувства причастности к выдающимся событиям в нашем городе и элементарной скуки, проще – театральный завсегдатай!
Прозвенел звонок. Билетеры засуетились, приглашая в зал. Занавеса не было. По пустой сцене, не обращая внимания на рассаживающихся зрителей, ходили люди в невзрачных свитерах, вынося и расставляя стулья и столы. Доктор Антонио подумал, что работники сцены не успели подготовиться к спектаклю. Постепенно зал успокоился, даже раздались отдельные хлопки, а стулья продолжали вносить, выносить, ставить и переставлять, только грубо сколоченной табуретке никак не находилось места и её даже побросали за кулисы и обратно. Доктор Антонио заерзал. “Это новое, оригинальное прочтение,– шепнула ему в ухо Диана,– Говорят очень смелое и откровенное“.
–Значит, остался голый сюжет, и появилась голая женщина.
–Ты – неостроумный циник,– Диана отодвинулась, но, в подтверждении его слов, возникла девушка, прошедшая к авансцене. Не спеша, излишне извиваясь, она стянула через голову узкое, как чулок, платье грубой вязки и замерла, обнаженная, в луче прожектора, раскинув руки.
Актеры оживились, некоторые забегали, ломая руки, хватаясь за голову, произнося длинные монологи. Девушку стали одевать, обматывая, то розовевшими, то зеленевшими, то темневшими лентами бесплотной материи. В самые патетические моменты, по замыслу авторов постановки, героиню поднимали на тросе, и она пролетала над головами, шурша синтетическим белыми рукавами – крыльями. В конце спектакля, спеленованная этими рукавами, как в смирительную рубашку, её унесли вместе со столами и стульями, только поверженная грубая табуретка скрипуче каталась в одиночестве. Раздвинув задник сцены, вперед вышел мужчина с пепельными волосами до плеч (“Это режиссер“– догадалась Диана). Режиссер, указующим жестом римского императора, поднял руку, блеснув перстнями на растопыренных пальцах. Повинуясь ему, все подняли головы, и раздался сдувающий шум ветра. “Не Гринберг ли так свистел?! “– подумал доктор Антонио. Хлопнул выстрел, по проходу тонкой струйкой потянулся дымок, запахло паленой бумагой. Неровно зааплодировали, крикнули “Браво“, актеры стали выходить на поклоны. Героини среди них не было.
–Мы присутствовали при печальной истории о не практичном отношении к женщине в эпоху феодализма,– пробираясь к выходу заметил он. Диана не ответила, у неё на глазах стояли слезы.
-Чай попили, поговорили, пора работать,– посмотрел на часы Гринберг,– Если мы оба не хотим иметь душе отравляющие разговоры с начальством.
На внутреннем лифте, которым обычно перевозили мусор и покойников, доктор Антонио поднялся в отделение и сразу почувствовал в воздухе неразряженные электрические заряды. Ингрид подала ему халат. Полулежа в кресле заведующего, ординатор Сержи лениво поинтересовался – “Я, конечно, все понимаю, но все– таки, за что такая привилегия? Мы живем в демократической стране с равными правами”.
–Особое отношение положено руководителю по должности, а доктору Антонио – как джентльмену. Все остальные мужчины свиньи! Мне достаточно видеть каждый день женские страдания из-за ваших утех!
–Вполне, вполне достойное объяснение, – покачался в кресле ординатор Сержи,– Воинственный феминизм выходит на тропу войны.
–Сержи, право, прекратите. Говорить в таком тоне просто не этично!
Почему нетерпящие друг друга люди обязательно должны устраивать словесные дуэли, выяснять отношения?! Проще разойтись по углам и не портить настроение!
–Извините, доктор Антонио, извините дорогая Ингрид,– ординатор встал, послав ей воздушный поцелуй.
Старшая сестра брезгливо передернулась.
–Мы сегодня, наконец, начнем?– сухо спросила она.
После обхода доктор Антонио зашел в палату к синьоре Розалия, присел у изголовья больной и, смотря ей прямо в глаза, произнес заранее заготовленную фразу – “Синьора Розалия, мне проходится сказать вам правду, после проведенной нами ночью операции вы остались женщиной, но никогда больше не будете матерью”.
Не понимая, синьора Розалия захлопала поросячьими глазками и тоскливо глянула за спину доктора, высматривая в коридоре каталку с завтраком.
–Хорошо,– доктор Антонио встал,– Я поговорю с вашим духовником.
–О, доктор, наш замечательный доктор!– словно дождавшись приглашения, на встречу спешил ксендз, призывно помахивая и одновременно вытирая белым платком пот со лба,– Столько дел! Столько дел! Всюду надо успеть! Прямо валюсь с ног! Только сейчас добрался до Вас. А хотелось раньше, раньше…
–Охотно верю,– с досадой отcтранился доктор Антонио, опасаясь просьб об одолжение. "Вы так чутки к страданиям… -возникнув сзади и подхватив под локоть, прямо в ухо нашёптывал ксендз,– Она, она милейшая создание, племянница очень уважаемого члена общины, но, бывает… бывает…". "Если криминал, предупреждаю, я обязан сообщить в полицию, если нехорошая болезнь – зарегистрировать в эпидемиологической службе. Просто принять вне очереди – увольте!"
–Вам видней,– развиваясь, черная сутана исчезала,– Милосердия! Люди ждут от нас милосердия! Я тороплюсь!– он был незаменим, когда требовалось продлить визу сиделке, получить разрешение похоронить на закрытом кладбище или добиться срочного перевода.
"Цирроз! Пересадка печени в Брюсселе! – ксендз поправил наушник – bluetooth, мимикой, удерживая доктора Антонио рядом с собой,– Организован благотворительный концерт, сбор пожертвований. Страховая компания покрывает реанимобиль и самолет!"
–Трансплантат прибудет из Парижа. Ах, доктор, наш замечательный доктор, видите, вздохнуть не дают! Мне поговорить с Вами надо. Спокойно, о душе. Вот синьора Розалия…,– глаза ксендза светились любовью и преданностью, готовые выслушать самые искренние признания,– Не подумайте, Ваша деятельность свята, я не вмешиваюсь, но мог быть полезен молитвой, советом.… Очень прошу Вас, в следующий раз…
–Учту, – стараясь сохранить вежливость, буркнул доктор Антони, зачем-то добавив,– Можете не сомневаться.
–Даже в три часа ночи,– со значением поднял палец ксендз,– Оперирует профессор Богорад! – отвлекся он на следующий звонок и, удивившись, переспросил сам себя,– Опять еврей. Почему хороший врач обязательно должен быть евреем?!