– Я из Ангелова не уеду.
Упорство, прозвучавшее в Надином голосе, тоже было непривычным. Что ей ответить, Лида не знала. И молча вышла из гостиной.
С Верой она столкнулась на крыльце. Та поднималась по ступенькам, вытирая платком усталое, покрытое пылью лицо.
– Где ты была? – сердито спросила Лида. – Я тебя с самого утра ищу!
– Зачем?
– Хотя бы затем, чтобы ты показала, что берешь с собой. Багаж наш крайне ограничен, каждый золотник на вес золота, извини за дурацкий каламбур, – объяснила Лида. И добавила недовольным тоном: – Представь, Надя заявляет, что не поедет. Конечно, нельзя принимать ее слова всерьез, но…
– Лида, это я не поеду, – перебила Вера.
Лида замерла, как в игре «живые картины».
– Как?.. – чуть слышно проговорила она.
– Вот так. Я остаюсь.
– Но… Нет, погоди… Да ты с ума сошла! – воскликнула Лида. – Вера! Ты что?! Ты же больше всех хотела уехать!
– А теперь не хочу, – отрезала та.
– Забыла, что этот, в кожанке, сказал?!
– Я ничего никогда не забываю, – еще больше сузив узкие сверкающие глаза, проговорила Вера. – Я остаюсь.
– Но я не могу тебя оставить! – вскрикнула Лида.
– Я не Надя. Сама решаю, что мне делать.
И, не сказав больше ни слова, Вера вошла в дом.
Лида, уже одетая в дорогу, смотрела в окно гостиной, как, стоя у груженой телеги, Надя разговаривает с Пашей Кондратьевым. О чем они говорят, слышно не было, но и значения это уже не имело.
– Почему ты не хочешь, чтобы я вас до станции проводила? – спросила Вера. – Не понимаю.
Лида закрыла руками лицо. Потом убрала руки и с недоумением обвела взглядом комнату.
– Что же я делаю?.. – чуть слышно проговорила она. – Вера!
– Что?
– Я все-таки должна тебе объяснить. – В Лидином голосе решимость соединялась со смятением. – Чтобы ты не считала меня предательницей.
– Да я и не считаю, – пожала плечами Вера. – У каждого свои резоны.
– Тут не о резонах… Вера, я жду ребенка.
Если бы Лида плеснула сестре в лицо холодной воды, эффект был бы меньше.
– То… то есть… – с трудом выговорила оторопевшая Вера. – От Федора?! Господи, что я спрашиваю… От кого же еще. – Она подошла к Лиде, потом отшатнулась от нее, потом подошла снова. – И ты уезжаешь? Ждешь от Федора ребенка – и уезжаешь?!
– Именно потому уезжаю, – мертвым голосом ответила Лида.
– Ты просто… просто… – Вера не находила слов. – У тебя мозги набекрень!
– Ну как же ты не понимаешь? – с тоской произнесла Лида.
– Я понимаю! Я вот именно понимаю! – воскликнула Вера. – Невозможно уехать от отца своего ребенка, вот что я понимаю!
– А как я ему скажу, этому ребенку, что один его дед убил другого? – Тихая укоризна сменилась в Лидином голосе возмущением. – А потом его отец убил своего отца… О господи! Кем он вырастет, зная такое? Как он вообще вырастет во всем этом ужасе? Об этом ты подумала? Или для тебя все это норма теперь? Как для того, в кожанке?
Пока Лида произносила свою возмущенную тираду, Вера успокоилась.
– То есть Федор о ребенке не знает? – уточнила она.
– Нет.
Вошла Надя, и разговор старших сестер прервался.
– Присядем на дорогу, – сказала Лида.
Молчание трех сестер, последний раз сидящих рядом на стульях в родном доме, было таким же осязаемым, как горе. Когда Надя была совсем маленькая, Лида и Вера, тоже не взрослые, составляли эти стулья и играли вместе с ней в поезд.
Лида встала первая, взяла Надю за руку. Вера пошла было за ними к двери, но Лида остановила ее.
– Не ходи, – чуть слышно сказала она. – Простимся здесь. Пожалуйста.
Лида отпустила Надину руку и обняла Веру – порывисто, отчаянно. Надя заплакала. Лида взяла ее за руку снова и, увлекая за собою, выбежала из комнаты.
Когда телега, увозящая сестер, скрылась из виду, Вера прижалась лбом к холодному оконному стеклу и с тем упорством, которое ужасало маму, еще когда Вере было лет пять, произнесла:
– У меня все получится. Иначе быть не может.
На аллее, ведущей от парковых ворот, показался всадник. Увидев его, Вера ахнула и выбежала из комнаты.
Федор протянул ей бумагу, даже не спешившись.
– Все сделал, что ты говорила, – сказал он. – Передай Лиде.
Вера быстро пробежала глазами эту бумагу с синей печатью.
– «…постановлением Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов… музей-заповедник Ангелово…» Федя! – воскликнула она. – Я же к тебе вчера только приходила! И ты за один день успел?!
Федор спрыгнул с коня. Он смотрел на Веру такими глазами, что ей показалось, он не слышит ее слов.
– Ты сказала, она ко мне вернется, если сделаю, – произнес он едва ли не с исступлением. – Передай ей поскорее.
Его чувство было таким неприкрыто сильным, что Вера растерялась. Впрочем, лишь на мгновение.
– Это невозможно, – сглотнув, проговорила она.
– Почему? – не понял он. И тут же воскликнул: – Что с ней?!
– Она уехала. В Париж.
Федор побледнел так, что Вере стало страшно.
– Когда? – помолчав, выговорил он.
Вера колебалась опять-таки не дольше мгновения. Что значит какая-то ложь, когда на кону вся ее жизнь?
– Вчера утром, – ответила она. И поспешно добавила: – Я не знала, что Лида уезжает! Она… в один час собралась…
Может, если бы известие о Лидином отъезде было для Федора меньшим потрясением, он догадался бы, что Вера врет. Или спросил бы еще кого-нибудь. Но ему было не до расспросов, да и все, что Лида высказала в последнюю их встречу, не располагало к сомнениям.
Не сказав больше ни слова, он медленно пошел прочь.
– Федя! – Вера догнала Федора, обежала его, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Ну что ты? Она… она… Лида тебя недостойна! А я все сделаю! Давай потом все обсудим, хорошо? – попросила она. – И про музей, и вообще…
Все-таки Федор Кондратьев был не тем человеком, который дал бы себя сломить даже очень сильному горю. Когда Вере удалось поймать его взгляд, в его глазах уже не было смятения.
Правда, ничего в них не было – они зияли темной пустотой.
– Не будет «потом», – коротко произнес он.
– Почему не будет? – растерялась Вера.
Федор не ответил и не остановился.
– Я же из-за тебя здесь осталась! – в отчаянии закричала она ему вслед. – Только из-за тебя!
Федор не обернулся. Конь, которого он не привязал, пошел вслед за хозяином. Остолбенев, Вера смотрела, как в конце аллеи он вскакивает на коня.
– Тогда зачем я осталась?.. – в ужасе проговорила она. – Что же я наделала?!
Тишина стояла в музейном зале, мрак окутал его. И свеча, которую Вера держала в поднятой руке, не могла развеять этот мрак. Сурово смотрели лики с икон, таинственно улыбались драконы на китайских вазах, блики дрожали на лепестках золотой розы…
– Что же теперь делать? – с тоской проговорила Вера, обводя взглядом Ангеловскую коллекцию: – Зачем мне все это?!
Неизвестно, сколько она стояла бы здесь в ужасе и отчаянии, если бы не стук во входную дверь. В этом стуке ужаса было не меньше, чем в Вериной душе.
Она поскорее задула свечу и на цыпочках выбежала из зала.
– Вера! Верочка, открой, это я! – послышалось с крыльца.
– Господи! Что случилось?! – воскликнула она, распахивая дверь.
– Ничего не случилось, Верочка! – торопливо проговорила Надя. – Я просто вернулась.
Вид у нее, стоящей на крыльце, был такой жалостный, что дрогнуло даже Верино сердце. Вся мокрая, замерзшая, лицо в угольной пыли…
– Я вышла на полустанке, – сказала Надя.
– Этого только не хватало! – воскликнула Вера и, схватив сестру за руку, втащила в дом.
Через полчаса Надя, уже отмытая и укутанная в теплое одеяло, сидела на своей кровати и пила заваренный кипятком зверобой с хлебом, а Вера ходила по комнате и отчитывала ее:
– Как только тебе в голову такое пришло? Ты понимаешь, что с тобой могло случиться? Одна на железной дороге! Тебя могли убить, могли в детприемник забрать! А Лиде теперь каково, ты представляешь?
– Я Лиде записку оставила. – Надя шмыгнула носом. – Написала, что в Ангелово возвращаюсь. Верочка… – жалобно проговорила она. – Лида ведь сама говорила: нельзя предавать родной дом. А потом… С ней что-то случилось. Может, ее оборотень заколдовал?
– Надоели глупости! – сердито воскликнула Вера.
– Я тебе во всем-всем буду помогать! – горячо проговорила Надя. – И мы с тобой все сохраним. А потом Ангел-хранитель вернется, и все опять будет хорошо. И Лида приедет обратно.