Рэнсома разбудили посреди ночи. Уэстли стоял у постели со свечой в руке.
- Граф умирает… Вы нужны там…
Рэнсом спал, практически не раздеваясь; он сунул ноги в сапоги, застегнул жилет и пошел следом за осунувшимся Уэстли. Дом сморила мертвая тишина, по коридору тянуло запахом лекарств и ладана.
Дед хрипел на огромной постели, метался в бреду, выталкивал сквозь зубы неразличимые уже слова. Слева от постели стояли лекарь и священник; последний шептал молитвы, но Рэнсом не стал вслушиваться в монотонный перестук фраз. Он подошел справа и остановился, глядя в лицо деду.
Вот таким его и следует запомнить. Да Рэнсом и не знал его другим. У отца даже портрета не сохранилось, и вряд ли Александр горел желанием повесить портрет графа в своем новом доме… А Рэнсому останется лишь эта память: пляска пламени на фитилях толстых свечей, унылые лица доктора и мистера Уэстли, бормотание священника и похожее на череп лицо умирающего.
Дед затих, и на миг Рэнсому показалось, что он умер. Молчание было как застоявшаяся вода. Граф снова дернулся, открыл глаза, повел мутным взглядом и, увидев внука, прищурился, словно кот на солнце. Сизые губы шевельнулись.
- Что? - священник склонился к нему. - Вы хотите помолиться, сын мой?
Нет, он не хотел. Граф смотрел на Рэнсома в упор, как будто внук был кем-то вроде Люцифера, пришедшего забрать его темную душу. Пальцы-когти царапнули одеяло, из горла вырвался неясный хрип… На третий раз Рэнсому удалось расслышать слово.
- Прости…
Он присел на край кровати, взял в руку пальцы деда. Не хотелось этого делать, но как отступишь перед лицом смерти? Как себя потом оправдаешь?
- Я прощаю вас, - негромко произнес Рэнсом, - за себя и за отца. Идите с миром.
Еле заметная улыбка тронула губы графа Сильверстайна, и в следующий миг его глаза остановились, словно у деревянной куклы, и жизнь разом ушла из тщедушного тела. Рэнсом выпустил руку деда и встал. Он поступил так, как хотел отец и как велит Бог, но прощение было ненастоящим. Фальшивка, которую граф принял за чистую монету. Пусть так. Может, это и не самая страшная ложь.
Может, за это на том свете простится - зато священник и мистер Уэстли смотрят одобрительно. Ах да, им же это выгодно.
Рэнсом развернулся и вышел. Проводить ночь у бездыханного тела он посчитал излишним.
Похороны назначили через неделю.
Следовало отвезти тело деда в Сильверстайн-Мэнор, чтобы упокоить навеки в семейном склепе. Также нужно было разобраться со внезапно свалившимся наследством, и это, как полагал Рэнсом, будет похуже водоворота.
Его начало затягивать сразу, как только он попытался вникнуть в суть дела.
Мистер Уэстли, ставший невероятно обходительным, на следующий же день после смерти старого графа взялся вводить нового в курс дел.
Оказалось, что, помимо родового поместья Сильверстайн-Мэнор, графу принадлежит уйма недвижимости, несколько фабрик, парочка небольших судов и солидный счет в банке. Все это весьма порадовало бы человека алчного, а вот Рэнсома ввергло в тоску, так как он не собирался всем этим управлять.
Он не мыслил своей жизни без моря. Он дышал морским ветром и иногда всерьез проверял, не выросли ли у него еще жабры. Он не мог себе представить, что останется прикован к земле, словно каторжник к чугунному ядру, и не сможет больше совершать путешествия на «Счастливице» - любимом своем корабле. А ведь есть еще «Геспер», самый первый, и «Морская волчица», и «Стригунок», только что отплывший с грузом в Индию. Корабельщик Сильверстайн не желал становиться светским львом графом Сильверстайном и посещать глупые балы, когда на свете существует море.
Но мистер Уэстли, конечно же, полагал иначе.
С самого утра он ходил за Рэнсомом по пятам и наконец загнал его в весьма запущенную комнату, оказавшуюся дедовым кабинетом.