Нет, конечно, тетя никогда не позволяла себе ничего такого, никаких намеков и уж тем более прямых указаний. Не было такого, чтобы она сказала: я, мол, содержу вас всех, так будьте любезны, отрабатывайте свой хлеб! До такого унижения ни разу не дошло, хотя язык у тетушки, конечно, будь здоров. Так могла припечатать, только держись. Всю жизнь такая была – колкая, жесткая, циничная даже, поэтому, наверное, и в бизнесе настолько преуспела.
Всякий раз, когда Румия думала о тетке, ее охватывало двойственное чувство. Тетя Римма много сделала для неё самой и для ее отца, своего родного брата. Помогла вырастить Розу, поддержала их с дочкой, когда умер Сергей. Ни разу не отказала в деньгах. Это ее принцип: родственники есть родственники, какие бы они ни были. Кровь не водица. Требуется их обеспечивать, поддерживать, вытаскивать из неприятностей.
Румия была благодарна тете Римме – как же иначе? Но при этом ей всегда было неловко в присутствии этой женщины. Она ощущала себя лишней, неповоротливой, никчемной. Когда с тобой ни разу в жизни не посоветуются, не спросят твоего мнения, не поинтересуются суждением хоть по какому-то поводу, поневоле начинаешь чувствовать себя пятым колесом в телеге. И любви к тому, кто заставляет тебя сознавать свою бесполезность, это не прибавляет.
Нельзя так думать, поддаваться злым мыслям, подумалось ей. Вечно тетка заставляет брать грех на душу. Румия поправила платок, хотя в этом не было нужды: туго повязанный, сидел он идеально.
Вот что точно нужно сделать, так это заняться Розой. Так больше не может продолжаться. Она же просто губит себя, ломает собственную жизнь! Вчера утром выглядела – краше в гроб кладут. Будто не девушка двадцати шести, а бабища сильно за сорок. Нечесаная, лицо отекшее, глаз почти не видать – опухли. А ведь красивая же девочка, образованная, не глупая.
Румия попыталась пробудить в душе сочувствие к дочери, но ощутила только глухое раздражение. А если уж совсем честно, неприязнь. Как подумаешь, на что она когда-то пошла ради этой девчонки… Женщина вздохнула. Шла, шла и в итоге зашла в тупик. Здесь, в этом тупичке, тепло и сытно, и сил выбраться уже нет.
О чем она опять, о чем? Это ее путь, хвала Всевышнему!
Надо поверить, надо искренне в это поверить…
Румия выключила кран и принялась вытирать посуду.
Она уже закончила прибираться на кухне, когда зашел отец. Низкорослый и щуплый, седые волосы зачесаны назад. Пышные усы, полные, чуть вывернутые губы, в руке – неизменная книга или журнал. Глаза за стеклами очков кажутся большими и выпученными от удивления. Сам он считал, что похож на Максима Горького, но ей отец всегда напоминал премудрого пескаря с иллюстрации в школьном учебнике.
– Региночка, ты уже закончила? А я зашел спросить, ты не хочешь по саду прогуляться?
Голос у отца был звучный и хорошо поставленный, как у артиста. Непонятно, как такой голос помещался в его худосочной груди? Он словно достался Роберту Ринатовичу по ошибке. Многое в отце, в его облике и самой жизни казалось ей нелепым. Хорошие черты, намерения, качества неизменно перекрывались странными поступками и абсурдными идеями.
– Прогуляться? Пап, там снег валит и…
– Ничего, не завалит! Воздух-то какой, а? За городом воздух хоть ножом режь и ложкой ешь. Не надышишься!
– И не зови меня Региной, – не обращая внимания на отцовские излияния, закончила Румия. – Ладно, тетя Римма – ее уж не переделаешь. Но тебя же я просила!
– Извини, извини, – смутился он. – Сложно кто-то, сама понимаешь. Мы с матерью тебя все-таки назвали именно… А ведь…
– А ведь поменять имя на пятом десятке просто непристойно! – Перебила брата Римма Ринатовна, появляясь на пороге. – Я и от Регины была не в восторге, а уж Румия… Дичь какая-то, ей-богу.
И как у нее это получается – походя, парой слов выставить племянницу полной дурой!
– Тетя Римма, я, кажется, все вам объяснила…
– Ладно, не кипятись. Не до тебя сейчас. Слушайте, у вас телефоны работают?
– Не знаю, – быстро проговорил Роберт Ринатович. Сразу стало ясно, что врет. Только зачем?
Румия еще утром обнаружила, что ее сотовый сломан.
То, что здесь плохая связь – ловит только на втором этаже, и то редко – она всегда знала. И с Интернетом тоже беда. Тетя Римма запросто могла бы провести линию – нужно было заплатить немногим больше двадцати тысяч, для нее это не сумма. Она построила этот дом и переехала в него еще в конце весны, но почему-то не пожелала наладить связь с цивилизацией. Телевизор показывал всего шесть каналов, сотовый работал через пень-колоду, Интернета и стационарного телефона не было, но Римму Ринатовну это не волновало. А они с отцом разве могли возмущаться? Или диктовать ей что-либо?
Хотя, если честно, отцу тоже было безразлично: он вечно погружен в себя, в литературу и в то, что называет своим творчеством. Звонков ни от кого никогда не ждал, компьютер для него такой же темный лес, как устройство космического корабля.
А ей-то самой зачем все эти примочки? Интернет, телефон…. Какие весточки из внешнего мира она надеялась получить? Какие фильмы или передачи хотела посмотреть?
Вера – вот то главное, что должно было придавать ей сил и представлять интерес. Все окружающие думали, что так и есть – она упорно старалась внушить им это. Но сама не была ни в чем уверена. Это и пугало.
Румия привычно одернула себя и еще раз попробовала включить мобильник. Пусть связи нет, но работать-то он должен. Может, разрядился?
Она подключила зарядник, подождала несколько минут, но ничего не произошло. Сотовый не проявлял признаков жизни. Румия беспомощно повертела его в руках и убрала в тумбочку возле кровати. Видимо, сломался.
В новогоднюю ночь, вернее, вечером, мобильник еще работал. Три человека вспомнили о ее существовании и поздравили с праздником. Двое были коллегами по работе – скорее всего, ее номер просто оказался в смс-рассылке. Безликие слова, которые можно адресовать кому угодно: мужчине или женщине, ребенку или старику. Счастья в новом году, здоровья, исполнения желаний… Стандартный набор. Настолько стандартный, что его стыдно и получать, и отправлять. Неужели люди так равнодушны к мнению всех остальных, что можно перебрасываться подобными банальностями и считать это проявлением вежливости?
Третье поздравление и вовсе залетело к ней по ошибке. Никто, никто на всем белом свете не мог назвать ее «котеночком» и желать всегда быть рядом и гладить ее пушистую шерстку.
Она удалила игривое пошловатое послание и выключила телефон. А утром, спустя несколько часов, он не включился.
Румия помнила, как оставила мобильник в комнате, посмотрела на себя в зеркало и вышла из комнаты. Было около шести часов.
Шесть часов… Странно, но она не помнила ничего из того, что было после этой отметки. Разумеется, она не выпила ни грамма спиртного: не пила уже два года, да и прежде не слишком-то увлекалась. Но чем тогда объяснить этот провал в памяти?
Вот она закрывает дверь, идет по коридору… Из комнаты Розы слышится музыка – назойливая, безвкусная. Слышно, как девчонка подпевает вполголоса мяукающим голоском. Видимо, вертится перед зеркалом, одевается. Если бы можно было заставить ее снять это кошмарное платье! Когда все они спустились в гостиную, Румия чуть в обморок не упала, увидев, во что вырядилась дочурка. И тете тоже пришелся не по вкусу ее наряд. Но они обе промолчали.
Роза даже не пыталась пригасить победный блеск в глазах. Так, мол, вам и надо! Поглядите, убедитесь, что ваше мнение для меня ровно ничего не значит! Буду делать, что в голову взбредет!
Кому она хочет сделать больно? Кого пытается уколоть? Римме, по большому счету, все равно – и всегда было все равно. Деду – тем более. Ей, как матери, конечно, обидно, но не за себя, а за дочку, которая неизвестно кому и что, непонятно зачем пытается доказывать раз за разом. А в результате проваливается во что-то вязкое и гадкое, теряет себя и попусту растрачивает время и силы.