– Стой! Что здесь происходит?
Оглядываясь, увидел двоих немцев на мотоцикле. Один из них снял очки, заглушил мотор и, спрыгивая, направился к нам. Второй немец остался сидеть в коляске, держа руки на пулемёте, и развернул его в нашу сторону. На груди у немца болталась большая бляха и, судя по нашивкам на форме – это был офицер. Среднего роста, с волевым подбородком, и чуть продолговатым лицом, он смотрел без страха, и совершенно спокойно разговаривал на русском.
– Комиссара схватили в лесу, господин офицер. Контуженный, видать выжил после боя и не знал куда идти. Мы так его тёпленьким и взяли.
Сидор вытянулся и ожидал, что его похвалит офицер. Но тот странно смотрел на меня и молчал. Изучал. И не спешил с выводами.
– Расстрелять всегда успеем. Отведите его в деревню, и сдайте в комендатуру. Выполняйте!
Офицер ещё раз смерил меня суровым взглядом с головы до ног и ушёл. Мне оставалось только благодарить судьбу за то, что не остался лежать с простреленной головой в канаве. Хотя, что будет дальше? Немцы уехали, поднимая столбы пыли на дороге.
– Повезло тебе комиссар, в рубашке родился.
И со всей силы врезал меня кулаком в челюсть. Голова моя тут же откинулась назад, и я свалился как сноп на траву.
– Вставай, гнида красная, тебе ещё час топать до деревни.
Боль от удара была настолько реальной, что я не сразу смог поставить скулу на место. Она болела, и свернутая на правую сторону не поддавалась. На зубах скрипел песок и я, сплёвывая сгустки крови, кривился, и думал о плане мести. Деревенька, в которую меня привели полицаи, ничем особенным не выделялась. Хаты, покрытые соломой, дворики захудалые, скотины и прочей живности не наблюдалось. Создавалось такое впечатление, что никого здесь нет, и война основательно коснулась этого небольшого клочка земли. Люди вымерли, а те, кто уцелел, бежали из деревни. Не захотели быть под немцами и скорее всего, ушли в леса, партизанить. Хотя это были всего лишь мои предположения, ни на чём не основанные. Я вертел головой и пытался заглянуть в окна, чтобы увидеть людей. Но там зияла пустота, мрачная и холодная. Полицаи связали мне руки за спиной верёвкой, и от усталости я готов был упасть без сил на землю и больше не вставать. Возле покосившегося сарая мне развязали руки и затолкнули внутрь. В углу лежал сноп сена, и я свалился в мягкую, душистую траву и сразу от усталости отключился. Сколько я спал, не помню, но разбудил меня сильный удар в живот, после которого я закашлялся и в глазах потемнело. Скрутившись, я с трудом поднялся и, шатаясь, поднял голову. Передо мной стояла наглая морда Сидора и злобно скалилась.
– Пошли, гнида, сейчас ты всё расскажешь и вспомнишь.
В глаза резанул солнечный свет, и я зажмурился. Сидор схватил меня за воротник и потянул в хату, где уже ждал немецкий офицер. Полицай поставил табуретку посреди комнаты и показал мне пальцем. Внутри избы было светло и уютно. Полы сияли чистотой, на окнах висели занавески, в углу под иконкой горела свеча. На дощатом столе стояли два глиняных горшка и бутылка с мутной жидкостью. Самогон? Так и есть. Вместо пробки из горлышка бутылки торчала туго скрученная газета. В печи что-то готовилось, и мясной аромат заставил меня вспомнить о том, что как следует, ел часов пять назад, в другом времени. Сидор остался стоять у двери. Я краем глаза увидел, как он снял с плеча автомат и поставил рядом. Офицер стоял спиной и смотрел в окно, не обращая внимания на шум. Невысокого роста, толстый и малоподвижный. Казалось, что он о чём-то задумался, и плевать хотел на пленного. Когда он повернулся я смог различить знаки отличия. В светло-сером кителе, белой рубашке и черном галстуке, офицер явно гордился своей формой. Это было заметно по холёному и напыщенному лицу. На фуражке зияли канты, в виде серебристого жгутика. На левом рукаве красовался ромбик с буквами SD, погоны чёрного цвета.
– Моя фамилия Эйхман. Оберштурмфюрер СД. Надеюсь, понимаешь, что шутить с тобой здесь никто не намерен? Наслышан, небось, об СД?
Его круглое лицо сияло от удовольствия, и он не был похож на тех немцев, которых я видел в кино. Сама любезность и учтивость. Сытая физиономия Эйхмана могла в любой момент лопнуть. Аккуратно уложенные волосы и маленькая полоска усиков, делала его похожим на артиста цирка, клоуна, в широких шароварах, огромным пузом, вместо которого лежала подушка туго затянутая верёвкой. Я усмехнулся и наклонил голову, чтобы не раздражать Эйхмана.
– Ты партизан?
– Нет, не партизан.
– Откуда?
– У вас прекрасный русский язык, господин Эйхман.
Мои слова польстили Эйфману и на его румяном, почти девичьем лице снова возникла самодовольная улыбка.
– Вы правы, до войны я любил читать русскую литературу. Достоевский, Пушкин, Гоголь. Поэтому мне хорошо знаком не только язык, но и нравы, обычаи этого народа. Предупреждаю вас, что если вы не будете говорить и станете тратить моё время, вас расстреляют.
Он наклонился ко мне и ткнул толстым пальцем в лоб.
– Пуф, и вас уже нет, дорогой мой.
– Мне нечего вам сказать. И то, что вы мне не верите, ваше право. Не помню, как оказался в лесу, где меня нашли эти…
И я повернул голову и кивнул в сторону Сидора. Тот оскалился и подтвердил кивком головы мои слова.
– Значит, не хотите говорить?
Эйфман стал серьёзным и глаза его в одно мгновение превратились в две злобные, маленькие щёлки. Клоун устал от неблагодарной публики и превратился в кровожадного монстра.
– Расстрелять, немедленно.
Его голос перешёл на истерический крик. Топая ногами, он ругался на русском и немецком, и напоследок, со всей силы врезал меня ногой в грудь. Я свалился со стула и закашлялся. Казалось, что уже начал привыкать к ежедневным побоям, и спокойно воспринимал свою дальнейшую участь. Сидор снова выволок меня на улицу, и оттащил к сараю.
– Ну шо, комиссар, я же тебе говорил, что рано или поздно, но расстреляю тебя. Вставай, падла.
Поднимаясь, я увидел ещё двоих полицаев. Они приехали на подводе и смотрели на нас.
– Будь комиссар, на том свете своим привет передавай. И скажи, что всем комунякам гореть в аду.
Понимая, что сейчас всё закончится, я просто упал на землю и закрыл голову руками. Умирать не хотелось, но без оружия я для Сидора был легкой мишенью. И снова сердце начало предательски колоть. Задерживая дыхание, и стискивая зубы, зарычал. Сидор вместе с другими полицаями приближались, и я краем глаза видел их грязные сапоги. Ещё минута и меня расстреляют, и никто ничего не узнает. И тут возникла зияющая холодная пустота, вакуум и, открывая глаза, увидел, что лежу в офисе на полу, и тупо смотрю на настенные часы. Они всё так же показывали половину одиннадцатого. Поднявшись, не обнаружил армейской одежды – шинели и сапог. На мне был одет деловой костюм и галстук. В теле чувствовалась лёгкость. Усталости как не бывало. И сердце работает ровно и без сбоев. Чудеса, да и только. Причудится такое. Я уселся за стол и принялся дальше исправлять документы. И тут моё внимание привлекли пальцы, стучавшие по клавиатуре, точнее ногти. Под ними была липкая грязь. Принюхиваясь, я узнавал запах весны и леса, и последние минуты перед расстрелом в неизвестной деревушке.
Глава 2
Домой я вернулся поздно вечером. По пути забарахлила машина, и мне пришлось её ремонтировать. Киев уже замело снегом, и снегоуборочная техника, как обычно у нас это случается, ломалась и не успевала убирать и чистить дороги. Уже давно нужно было поменять старенькую «Шкоду», но рука не поднималась. С этой машиной было связано много приятных воспоминаний, и поэтому продавать я её не спешил. Настроение было испорченным, и чтобы как-то украсить холостяцкий вечер и ужин, в магазине купил бутылку коньяка. Продавщица, молоденькая девочка лет двадцати, нахваливала коньяк «Азербайджан» с десятилетней выдержкой. Покупая бутылку, взял несколько банок рижских шпротов. Выйдя на улицу из магазина, рванул домой, потому что погода окончательно испортилась и крупные снежные хлопья кружились хороводом по пустынным улицам. Красота, да и только. Заскакивая в подъезд, случайно столкнулся лбом с соседкой с верхнего этажа. Грузная и неповоротливая, она по натуре своей была добрым и приветливым человеком. Муж у неё пил, и ей одной приходилось работать, содержать семью. Она изо всех сил тянула на поводке упирающегося французского бульдога на вечернюю прогулку, ругала его за трусость, и не заметила меня.