Большое витражное окно… Нет, вся стена состояла из ребристых стеклянных блоков, как это бывает в старых советских зданиях. И почему-то блоки были не однотонными, а совершенно разных цветов. И это безумное, странное, удивительное панно хаотически набранных цветовых сочетаний переливалось оттенками голубого, желтовато-белого, оранжево-коричневого, изумрудно-зелёного… Были там и пятна безудержно яркого, чистого, звонко-синего цвета. Они и придавали лучам, льющимся с улицы, тот загадочный холодный оттенок, что манил нас пройти коридор.
– Красота… – ахнула Мария, замерев у витражного окна и впившись в него восхищённым взглядом.
Её лицо заливал прекрасный голубой отсвет, окрасив кожу в фантастический тон и превратив глаза в два ясных топаза. Остальные тоже встали как вкопанные, обозревая этот памятник промышленной архитектуры.
– Что это? – непривычно мягко спросила Ольга.
Даже я на миг онемел, но потом, как-то неловко кашлянув, ответил:
– Что? А… Да ничего особенного. Вы же помните советские вставки из стеклоблоков? В школах, в детсадах, в универах… Находка инженеров ушедшей эпохи с целью сэкономить электричество…
– Да, но почему они разноцветные?!
– А кто знает? Во время войны ведь построено… Возможно, был дефицит материалов… Собрали из того, что нашли…
Я уже почти что подумал: «А как же отдалённый уличный пейзаж, который мне мерещился, когда я стоял на другом конце коридора?», но тут встрепенулась Мария:
– Ой, а они ведь соединяются! Пошли дальше!
– Что?.. – начал я, но уже понял, о чём она.
Ну кончено, никто из нас, созерцая реликтовое панно, не удосужился глянуть по сторонам. А между тем коридор не кончался. Нет, он как бы поворачивал одновременно и вправо, и влево, сливаясь с боковыми проходами, и все три были объединены этим красочным витражом («Да как только мы не разглядели его из вестибюля?»). И да, это бред, но мне показалось, что один из проходов зовёт меня, наполняя мысли тихими шелестящими фразами: «Зачем идти обратно тем же путём? Вернуться к выходу можно и другим… Да и зачем возвращаться? Можно ещё здесь побродить. Ну когда ещё выпадет такой шанс?.. Разве ты не хотел новизны?»
В общем, в итоге мы так и сделали. Постояв ещё пару минут перед витражом, отправились исследовать новый коридор.
***
Мы прошли его очень быстро, лишь изредка проверяя, нет ли бреши в защите его боковых комнат от любопытных взглядов. Некоторые двери еле держались в коробках, запертые хилыми замками, на вид готовыми выпасть от лёгонького нажатия, другие были накрепко заколочены удивительно новыми досками. Да, были и пустые проёмы, свет из которых я наблюдал в вестибюле. Но в комнатах опять не нашлось ничего интересного. Они были такими же голыми, как и та, сквозь которую мы сюда попали.
А вот одна из дверей оказалась не только запертой, но и опломбированной. Я изо всех сил старался рассмотреть знак, впечатанный в засохший сургуч, но разобрать сливавшиеся друг с другом символы было трудно.
«Большое округлое пятно в центре – наверное, герб Советов. А вот что за надпись по кругу? Да что ж такое?! Неужели я, так ничего и не выяснив, вернусь домой и буду гуглить тёмными ночами?!»
Я быстро сфотографировал печать и двинулся дальше.
Проход закончился, и мы вернулись обратно в полутёмный вестибюль. Я с надеждой посмотрел на дверь комнаты с баррикадой из досок. Мария перехватила мой взгляд:
– Как? Уже?! Ну уж нет! Мы ведь не осмотрели третий коридор!
И в итоге, как и следовало ожидать, хоть часы на моём запястье давно проскочили время обеда, а в желудке начинало урчать, сегодняшнему приключению ещё рано было заканчиваться. И мы пошли вдоль пыльной решётки, отделявшей коридоры от холла.
Ольга плотно сцепила руки вокруг моего предплечья, а Ильнур странно улыбнулся, оглянувшись на нас, и поспешил за убежавшей вперёд Марией. Я нервно дёрнул уголком рта, чуть не вырвавшись из цепких объятий, чтобы догнать этого сопляка и расставить наконец точки над «и». Но вовремя одумался: «Нет, нехорошо это будет. Я ведь сам виноват, что вообще на всё согласился. Пусть теперь идёт, как идёт».
В третьем коридоре нас ждали длинные пятна света, тянущиеся из проёмов и зеброй ложащиеся на пол. Их было три: одно почти сразу у входа, следующее – через две двери от него, последнее – восьмая или девятая дверь, далеко впереди, но всего лишь центральная в их общем ряду. Пол здесь был уже не голым бетоном: его закрывал ребристый настил из чуть округлых снаружи, выпуклых досок, как это бывает в очень старых квартирах. Доски сильно скрипели и пружинили под ногами, и я даже подумал, что во избежание травм надо бы посветить вниз.
За первым дверным проёмом оказался целый лабиринт комнат. Маленькие клетушки выстроились аркадой параллельно коридору. Клетушки без намёка на двери, разделённые тоненькими перегородками из дранки, заляпанными штукатуркой. Освещались они хмурым светом, льющимся сквозь запылённое, общее для всех комнат окно из неожиданно толстого армированного стекла. А вдоль стены коридора, из которого мы сюда попали, тянулся ещё один – тесный, тоже соединявший комнаты между собой. Как будто для этого было мало сквозных дверей.
«Вот это да! Чудеса советской архитектуры. Возможно, здесь располагался канцелярский отдел…»
Окно, усиленное решёткой впаянного в него проволочного каркаса, поражало своей конструкцией, указывая на особую важность помещений. Ведь с противоположной стороны здания стёкла были совершенно обычными и давно повываливались наружу. «А может, и там окна раньше были такими, но пострадали от чего-то, и их пришлось заменить?»
В общем, мы сошлись на том, что это либо какое-то важное научное помещение, либо бухгалтерия. Ведь что же ещё так ценится в учреждениях, как не склад официальных бумаг? И конечно же, в пользу последнего говорила сама планировка: из некоторых комнат в коридорчик смотрели пустые окна – такие, какие все помнят по старым присутственным местам.
«Но вот куда подевались стекла? Хотя бы деревянные рамы, не говоря уж о дверях с косяками? Или всё-таки недострой? Но ведь… Хоть другие помещения ничего толком о себе не рассказали, но заколоченные двери? Но пломбы?.. Это не соответствует варианту с канцелярией. Может, просто здесь не успели достроить? И правда съехали… Как будто в спешке… Но вывезли-таки все инструменты, мебель и оборудование».
Впрочем, это всё было не важно. А инструменты могли растащить, мебель сжечь на костре. Но Мария всё порхала по комнаткам, строя безумные догадки. Она подпрыгивала, кружилась, и полы её пальто раздувались широким колоколом, подчёркивая тонкую талию. Ильнур и Ольга вяло бродили взад-вперёд, пиная кем-то натасканные сюда газеты и кучки тряпья. И внезапно я тоже решил досконально тут всё осмотреть, заглянуть в каждый дверной проём, в каждый угол этого здания.
Пройдя пятую из выстроившихся друг за другом комнат, я обнаружил, что она была последней, и вышел в объединявший их проход. Там я резко остановился, только сейчас заметив проём, ведущий в некий тесный «предбанник». Свет проникал в него только из коридора, и моя тень вытянулась вперёд размытым чёрным пятном, погружая закоулок во мрак. С потолка на проводе свисала одинокая лампочка-шестидесятка, хотя до этого никаких осветительных приборов я здесь не встречал. А больше тут не оказалось ничего примечательного, кроме того, что в стене напротив была приоткрытая дверь.
Дверь висела на ржавых петлях, оттягивавших вниз наличник с косяком, так что в месте их стыка с проёмом образовались толстые щели. Коробка была сильно перекошена по диагонали. Круглая, ощетинившаяся щепьём дыра говорила о том, что раньше в двери был замок, а две более светлые области на некрашеном полотне ДСП намекали на сорванную ручку. Из зазора между косяком и дверью тянуло запахом сырой штукатурки.