Преображение - Гурвич Владимир Моисеевич

Владимир Гурвич

Преображение

Я вдруг понял, что не хочу больше жить и единственное оставшееся у меня желание – это свести счеты с жизнью.

Ничего меня больше не радовало, ничего не притягивало к себе. Хотя все оставалось по прежнему; тот же город, те же люди, та же, только же полностью опостылевшая, работа. Ходил ли я по знакомым улицам, сидел ли за рабочим столом, располагался ли в кресле дома, безо всякого интереса уставившись в книгу или в цветной экран, все то, что я только то перечислил и то, что перечислять не стал, потеряло для меня всякий cмысл.

Все было точно так же, как и совсем недавно. Кроме одного, что-то кардинальным образом изменилось во мне. Там, где обычно возникали мысли, кипели страсти и фонтанировали эмоции, где иногда что-то болело, а гораздо чаще приходило в радостное возбуждение царили абсолютное спокойствие и пустота. Сам себе я напоминал опорожненный до последней апли сосуд и ставший по этой причине никому не нужным.

Раньше я полагал, что самое ужасное в жизни – это боль. Зубная, головная или душевная – это по большому счету не важно, так как во dсех случаях нет ничего хуже состояния, чем когда у тебя что-то не в порядке. Но теперь я понял, сколь глубоко заблуждался. Любая боль просто большое удовольствие по сравнению с ощущением своей полной ненужности, бессмысленности всех своих поступков. Когда желания умирают, как старые деревья, когда жизнь становится бесполезной, как вышедшая из обращения купюра, – вот тогда и начинаются страдания по полной программе.

Мысль о самоубийстве преследовала меня, как Гамлета тень отца. По своему характеру я вовсе не склонен к такому трагическому финалу. Наоборот, я всегда был, как я иногда называл в себе это качество, по звериному жизнелюбив. Жизненная энергия била из меня, словно из гейзера, горячей струей и на огромную высоту, Я так наслаждался всеми ее проявлениями, что мне казалось, что этому не будет конца. Лишь мысль о неизбежном печальном финале иногда омрачала мое радужное настроение. Но то были лишь краткие мгновения, которые посещают, словно непрошенные гости, едва ли не к каждого. Я был еще совсем не стар, впереди лежала зеленая долина из многих славных годов, обещавшая нескончаемый сериал удовольствий и наслаждений. Так стоит ли задумываться обо всех этих грустных, а потому ненужных вещах.

Как же я заблуждался. Слишком много я потратил энергии, слишком бездумно расходовал этот дар, по наивности считая, что он целиком принадлежит, подобно купленному товару, мне. И вот теперь пришла расплата за бесцельно растраченные годы и силы.

Ситуация была невыносимой, мысли о самоубийстве, о смерти, как наилучшего способа избавления от страданий стали навязчивыми, как у сумасшедшего его видения. Куда бы я не пошел, они следовали за мной, как за преступником, без пощады истязали меня, как истязают свою жертву хищные звери.

Но несмотря, как выражался я, на сладость самоубийства, решиться на такой поступок я все никак не мог. Я всегда был так далек от этого и всегда удивлялся, когда узнавал, что кто-то добровольно сводил счеты с жизнью. Мне казалось, что из любых, даже самых безвыходных ситуаций, можно найти выход, не прибегая к столь радикальным способам лечения. В стремление уйти из жизни для меня было нечто загадочное, непонятное, как книга на незнакомом языке. Но теперь все кардинально изменилось, и я сам приблизился к этой роковой черте. И когда мой жизненный опыт обогатился, вопреки моему желанию, новыми ощущениями, только тогда я стал понимать, что же происходит с людьми, если они выбирают такое жуткое решение.

И все же наибольшие мучения вызывала моя неспособность ни на что решиться. Мне было не по силам избавить себя от душевных мук, но я не мог и перерезать нить своего бессмысленного существования. Такая ситуация грозила затянуться надолго, что вызывало во мне ужас. Сколько пройдет времени прежде чем утихнет боль? А если понадобится год, два, пять? Ни один человек не может выдержать такие долгие, как полярные ночи, страдания. Но выходит, что я обречен на то, чтобы испить эту глубокую чашу до дна. Нет, я не хочу такой судьбы, у меня не хватит воли, терпения, чтобы выдержать столь мощный напор беспрерывных пыток.

Примерно через месяц после начала всех этих мук, я пришел к простому выводу, что помочь мне в моих несчастиях способна родственная душа. Я мысленно прошелся по всем своим друзьям и знакомых. Это был совсем не маленький список. Но к моему ужасу ни один из них не подходил для роли моего спасителя. То были по большей части хорошие люди, многие из них питали ко мне искреннюю или почти искреннюю симпатию. Но по своим умственным и душевным качествам они не могли выполнить эту ответственную миссию. Да и вряд ли бы выразили такое желание. Им нравилось поддерживать со мной контакты, когда я был в полном порядке. В такие минуты я становился душой компании, к их услугам была коллекция веселых и пикантных историй о знаменитых людях, которая хранилась в моей бездонной памяти. Я был легок в обращении, никому не доставлял проблем, никто не ждал от меня подлостей, я свято соблюдал табу на то, чтобы спать с женами и подругами моих друзей, зато при необходимости одалживал своим знакомым деньги и оказывал другие услуги. Так что моя репутация честного малого была почти безупречна.

То, что на всем белом свете нет человека, к которому я могу обратиться, стало еще одним сильным ударом, который лишь сильнее усугубил мои мучения. Я лежал на кушетке и выл от отчаяния. Я дошел до той самой последней точки, за которой не было больше абсолютно ничего.

Не могу сказать точно, сколько времени я пребывал в таком состоянии. Вой переходил в плач, плач – в прострацию; мои ощущения внезапно притупились, как лезвия ножа после долгой работы, но одновременно во мне родилось странное чувство; я чувствовал, что ничего не чувствую, что как бы уже и не существую. Меня вдруг охватил леденящий страх, так как вдруг ко мне пришла мысль, что не заметно для себя я перешел грань, отделяющую жизнь от смерти.

Дабы стряхнуть с себя оцепенение, я рывком вскочил с кушетки и несколько раз прошелся по комнате. Меня не покидало ощущение, что мою измученную голову совсем недавно посетила какая-то важная мысль. Но несмотря на мои старания, я никак не мог поймать эту бабочку в свой сочок. Но я чувствовал ее присутствие, она находилось где-то рядом, спрятанная под спудом огромного количества ненужных впечатлений. Я пытался разбирать эти завалы, но они возникали снова и снова.

Я попробовал отвлечься, думать о чем постороннем в надежде, что это поможет отыскать пропажу. И, как ни странно, не ошибся в своих предположениях.

Примерно полгода назад в издательство, где я работаю редактором отдела современной прозы, пришла по почте рукопись. В силу своих профессиональных обязанностей я вынужден читать массу подобных творений. Не случайно, что мои занятия привели меня к стойкому убеждению, что графоманский поток – самый мощный из всех природных и искусственных извержений на нашей планете. Но это произведение выбивалось из общей массы не столько даже своими художественными достоинствами, которых было не так уж и много, – автор даже не владел литературным стилем, сколько непривычным сюжетом. В романе описывался лагерь, где жили люди, утратившие смысл жизни.

Я уже плохо помнил основные коллизии романа, так как из-за многочисленных повторов читать его было весьма утомительным занятием. Я помнил, что испытывал раздражение от многих авторских оборотов и топорных сюжетных ходов. И потому не рекомендовал произведение к изданию. И все же, в отличии от многих других творений человеческого гения, это произведение оставило у меня какой-то непонятный осадок. От него веяло космическим холодом, оно открывало дверь в мир такого жуткого отчаяния, что не хотелось ничего даже слышать об этом. Тогда мне и в голову не могло прийти, что пройдет не так уж много времени, как я окажусь в точно такой же ситуации, как и выведенные на страницах рукописи герои.