– Александр.
– Ты нас за дураков держишь? – устало спросил Апостол.
– Нет. Правда. Меня приемные родители в реке выловили. Я в корзине плыл. Корзина по сей день, наверное, жива. Мамка в ней репу хранит. – Саня остановился, поняв, что от волнения понес лишнее. Какое арлекинам дело до его корзины? Но, опять же, кроме нее да записки, подсунутой под спящего на дне ребенка, ничего от прежней Саниной жизни не осталось. То есть вообще ничего. Он не помнил, кто он и откуда. Хотя, мамка говорила, подобрали его отнюдь не младенцем, лет пяти был пацан.
А теперь пойди и докажи чужакам, что ты не врешь. Ладони опять взмокли. Самое время спрятать между коленями, да постараться унять когти.
– Шак, – подала голос вторая девушка. – Он правду говорит.
– Смотри, не ошибись, Цыпа.
– Он действительно не знает, кто его настоящие родители.
– Ну, а имя-то, откуда взялось?
– Ко мне записка прилагалась, – поторопился разъяснить Саня. – Прочитали, много позже, когда проезжий грамотей в деревне случился.
– А батистовые пеленки и золотой медальон в той корзине не находили? – издевательски спросил собака?
– Я уже большой был. В штанах и куртке…
– И так вот, просто, люди кота усыновили? – в свою очередь усомнился Шак.
– Я из Камишера.
– А-а. Тогда, понятно. Слышал, что в твоем Камишере творится?
– Да. Я туда как раз шел, своих хотел проведать.
– Стоп! – Вскинул руку Эд. – С этого места поподробнее.
– Что?
– Прошение на визу подавал?
– На подорожную?
– На нее, на нее.
– Подавал.
– Заплатил?
– Те деньги сначала надо было заработать.
– Что указал в прошении?
– Иду, мол, навестить родной дом.
– Доложился по всем правилам? Котом себя отрекомендовал или человеком?
– Человеком, – потупился Саня.
– Странно…
– Что странно? – насторожился Шак.
– Да это я – так. Размышляю. Парень, похоже, не врет. Другое дело, почему ему сразу не сказали, что граница с Камишером закрыта.
– Как закрыта?! – вскинулся кот.
– Накрепко. Оттуда можно, а туда – ни-ни. Мы дошли до кордонов и повернули. Стража на наши подорожные даже смотреть не стала. Говорят, там вообще живых нет. Да погоди, ты, – остановил он, заволновавшегося парня. – Еще говорят, туда для наведения порядка прибыл отряд герцогских егерей. А еще говорят, там объявилось особо поганое чудище. Ловят всем княжеством, а чтобы тварь не сбежала, границы закрыли. Короче: никто ничего толком не знает.
– Думаю, заплати парень, дали бы ему бумагу и отправили на границу, а там завернули, мол, новое приказание случилось ровно за три минуты до его прибытия. Сразу денег не нашлось – позволили заработать и напустили на него девку. Осталось поймать нарушителя, деньги отобрать, а заодно хозяйство отрезать, чтобы другой раз не баловал.
Шак рассуждал будто о покупке сена, но от его спокойствия только больше пробирало.
– Стоило ли городить такой огород из-за его медяков? – заупрямился Эд. – Сколько они за визу просили?
– Марку.
– Не сходится.
– Угум. – Согласился Шак. – Сидим тут с тобой, из головы выдумываем. Между тем, все просто: деньги сами по себе, девка – сама по себе. Будем считать, нарвался котяра.
– Наверное, ты прав, – нехотя согласился Эд. – Но в последнее время столько непоняток. Возня какая-то…
– Ладно. Проехали. Давай думать, как из этого поганого княжества выбираться.
– И – в какую сторону, – подала голос Фасолька.
– Ой, только не начинай свою песню с начала! – одернул ее Апостол. – На юг мы точно не поедем. Для начала направимся в Венс.
– Там в город не пускают. Опять по сараям ютиться? Скоро зима…
– Отстань. Во-первых, зима еще не скоро. Во-вторых, я тебе шубу купил – не завянешь.
Саня молчком озирал компанию. Шак сидел ссутулившись. Кулаки покоились на столе. Собака скользил вдоль стены. Легко так, бесшумно, будто не кованные сапоги на ногах, а мягкие ичиги. Мастер! Девчонки приуныли. Видимо, и второй тоже хотелось на юг.
Чего не скажешь о Сане. Он там целый год прожил. Летом жара, не продохнуть. Зимой сыро. Весной и осенью вообще – труба. В эти два нелегких сезона ему и на севере-то не очень. Кошачья натура своего требует. Каждая девушка красавицей кажется. А в южных княжествах женщине без провожатого шагу ступить не дают. Там они на особом положении. Женщина – жемчужина в оправе из аметистов, женщина – свет очей ее господина. Ее глаза миндаль, ее щеки – персик… Вай! Красиво звонят. А на деле: эти персики по тридцать штук взаперти сидят и на одного мужика за ткацкими станками горбатятся. Любая бродяжка – будь она, хоть старя, хоть страшная – все равно мигом окажется чьей-то женой. Там в марте коту впору удавиться. Если девчонки Шака уломают, и он повернет на юг, идти с ними Сане ровно до ближайшей границы. За ней распрощается. Но стоит ли говорить об этом сейчас? Не стоит, наверное.
– А давай, только зиму у моря проведем и сразу назад, – не отставала Фасолька.
– Уймись, пока я тебя не прибил, – развернулся к девушке Шак. – Забыла, как мы тебя из сераля вытаскивали? Спасибо Ципе, без нее бы вообще не нашли. Обратно захотела? Думаю, Зомар-бей тебя по сей день ждет, в окошко смотрит: где моя ненаглядная горошинка, где моя любимая фасолинка…
– Все! Молчу! Только не поминай эту зверюгу.
– Представь, котейка: мы только границу перешли, а на нас уже налет. Отряд, человек пятнадцать, все вооружены. Какое там, обороняться. Стоим ждем, что будет. Они нам мирно предложили остановиться, осмотрели, ощупали. Нас собакой и Цыпу не тронули, а Фасольку, без объяснений – в мешок. Расскажи котику, девочка, что он там с тобой делал?
– Не надо, Шак! Я же просила.
– Нет уж, давай, рассказывай.
– Что, что… что и остальные. Только непрерывно всю неделю, пока меня Цыпа не нашла. Поест, поспит и опять – снова да ладом. Думала, сдохну.
– Силен мужик! – без всякого, впрочем, восторга оценил бея Саня.
– Да он сам чуть не окочурился, – презрительно выпятила губку Фасолька. – До того дошло: его двое слуг на меня укладывали, ну и там еще… помогали.
– Да называй ты вещи своими именами, – расхохотался Собака.
– Отстань. И знаешь для чего? – повернулась девушка к коту.
– Вроде понятно… Постой, неужели он приплода добивался?
– Угу. Такую картину обрисовал, не будь я связана, глаза бы ему выцарапала, и все выступающие части оторвала, начиная с головы. Говорит: ты мне горошин народишь, а я их в гаремы стану продавать. Озолочусь. Дриады и так большая редкость, а на Юге их вообще не сыскать.
– Он, что, дурак? – Сане не верилось, что такие тупые еще где-то водятся.
– Именно. Зато богатый и разведка у него самая мощная на побережье. Он за три дня до нашего приезда знал: сколько нас и когда будем на границе.
– Все! Поболтали, пора собираться, – оборвал Фасольку Шак. – Котяра, помоги собаке запрягать. Умеешь?
– Умею, – откликнулся Саня.
Обращение его покоробило. Котяра, разумеется, кто спорит. Но как-то оно… или проведя несколько лет исключительно среди людей, он попросту отвык? Сказать? А зачем? Может, и идти-то с ними до первого перекрестка. Если…
Кольнуло подозрение. Вполне может статься, довезут его до ближайшего пограничного кордона и там продадут. Кота-нарушителя ищите? А – получите. Деньги вперед.
– Что застрял? – прикрикнул на него от двери Шак.
– Думаю.
– Сказать о чем? – ядовито поинтересовался собака. – Не сдадим ли мы тебя по сходной цене на первом посту? Верно?
– Есть такая мысль.
– Не сдадим. И либо ты нам веришь, либо уматываешь сейчас же. Нам с тобой валандаться некогда.
Шак вышел из сарая, собака дожидался у двери. Девчонки начали выбираться из кучи сена, в котором уже просидели лунку.
А на него, между прочим, никто не давил. Хотели бы они его продать, уговаривали бы, поди, да золотые горы на шелковых коврах сулили. И как только Саня про себя этот факт отметил, так сразу и решился:
– Я – с вами.
– Пошли запрягать.
Ни восторга, ни недовольства – один голый факт.
Лошади у арлекинов были справные. Не лошади – картинки. Апостол каждую огладил, охлопал и только после этого передал Эдварду. Одна телега шла под круглым тентом. С другой навес сняли.