Тот в шутку замахнулся на него кулаком, а Лазаревич, поправив указательным пальцем сползающие с переносицы дымчатые очки, интеллигентно и резонно заметил:
– Вы, блин, спорщики! Короче, уже чего—нибудь решайте! Или трамвай ждём, или на вокзал двигаем.
– Да мне—то пофиг, – пожав плечами, мгновенно согласился Савельич, – на электричку, значит на электричку.
И мы бегом припустили к каменным ступеням, ведшим внутрь железнодорожного вокзала.
– Может там, сквозь ворота? – на ходу задал я в пустоту вопрос, махнув в сторону зелёных решетчатых ворот, выводивших непосредственно к железнодорожному полотну.
– Не успеем, – отмахнулся Серж, – напрямую, по вокзалу.
Удачно, ни разу не поскользнувшись на полированном промёрзшем граните, мы, напоминая пьяных от весны, щебечущих воробушков, взлетели к тугим маятниковым дверям вокзала и, запыхавшись, ввалились внутрь. Снаружи, у самого входа, бабульки раскладывали на деревянных ящиках из—под яблок, свой нехитрый товар, предназначенный для продажи: ношеные вещички, вязаные варежки и носки, какие—то старые журналы, неизменные жареные семечки в бумажных пакетиках из газет, пачки сигарет, которыми, и без бабулек, до отказа забивались полки в каждом киоске, жвачки, бутылки с пивом и водкой неизвестного происхождения. Стояло раннее утро, и внутри помещения только начинали открывать многочисленные ларьки, расположившиеся вдоль давно не ремонтированных стен с осыпающейся на грязный пол, неуютной казённой, светло—синей краской.
Массовое завоевание внутренней территории вокзала лотошниками и ларёчниками взяло старт около года назад. Застрельщиками в этом деле стали газетчики, оттяпавшие самый лакомый кусок неподалёку от билетных касс пригородного сообщения. Здесь они разворачивали раскладушки, предварительно модернизированные фанерным покрытием. Эти торгаши печатным словом, не стесняясь несли в массы секспросвет с помощью кучи разноцветных номеров «СПИД-инфо» и «Плейбоя»; пугали статьями альманаха «Совершенно секретно» и «Криминал»; восхищали прыщавых подростков тощими брошюрками «Как увеличить грудь/член за неделю» и «Доведи любовницу до оргазма»; приводили в недоумение дачников со стажем самиздатовской макулатурой «Суперурожай картошки на подоконнике» и «Лук от всех болезней»; завлекали выигрышем в «1000 кроссвордов и сканвордов», «Угадай и получи» и прочим, прочим, прочим псевдо интеллектуальным шлаком, превращавшим головы наивных, привыкших свято верить печатному слову, граждан погибшей страны, в сортиры.
Почти сразу же, вслед за газетчиками в здание вокзала просочились торговцы книгами. Их ассортимент был гораздо более разнообразным, а цены – конскими. Отлично изданные, многостраничные «Энциклопедии» на разные тематики; научпоп, не пользующийся особым спросом; мгновенно разлетающееся западное и, редкое пока что, отечественное фэнтези; приключения и фантастика; увесистые кирпичики с броскими названиями «Кремлёвские жёны», «Библия», «Любовницы Гитлера», гороскопы, «Пришельцы среди нас», «Изнасилованные Берией» и т. д. Но хитом продаж тогда считалась книжонка Вити Резуна, изданная сотнями тысяч экземпляров, «Ледокол». По уверениям продавца, каждый раз после покупки сего мерзкого опуса, выуживавшего из стоящего под столами матерчатого баула новый экземпляр, в день он продавал по 10—15 штук «Ледокола».
Именно у лотка с книжками толпилось больше всего любопытствующих, а часть фолиантов приходилось специально заказывать на завтра. Предвзятый читатель непременно посчитает, будто я, перечисляя эти подробности, способен единственно ехидничать и изгаляться над восторжествовавшей «швабодой». И он будет неправ. Чего греха таить, я и сам незаметно для себя стал постоянным покупателем некоторых изданий. Да и не я один. Лазаревич тоже тратил на приключенческую литературу, фантастику и фэнтези громадные деньги. А то, что не покупал, брал читать в моей библиотеке. Именно в то время я собрал штук тридцать томов издательства «Северо—Запад», считающихся ныне раритетными. Тогда они мне представлялись неким прорывом в неизведанное, но с годами, я существенно пересмотрел отношение к подобному виду литературы. В какую сторону оно изменилось? Не стану подробно отвечать на данный вопрос, отмечу лишь, – упомянутые книги, столь любовно собираемые мною в течение ряда лет, при разводе с Линой остались у неё. И я, откровенно говоря, не слишком о них впоследствии сожалел. В отличие от пятитомника французского автора Марселя Пруста, к тому периоду ставшего моим любимым классическим автором. Я забыл его у Лины, и рассчитывал забрать несколько позже, но далеко идущим планам оказалось не суждено сбыться.
Забывая (или осознанно оставляя) святые для нас вещи в чужом доме, где довелось безоглядно наслаждаться уютом и лаской, мы, этим самым, невольно сохраняем за собой шанс вернуться туда. Убеждаем себя в возможности, а то и неизбежности возвращения. Как бы, за ними. Но, конечно, отнюдь не только за ними. Скорее, в поисках своего прошлого. Его призрака.
Тем лютым январём я увёз с собой совсем другие книжки. Те, которые считал более ценными, более значимыми. А о том, что у Лины в крохотной кладовке томится библиотека фантастики старался не вспоминать. Но вот о Прусте думал часто, и однажды предпринял решительную и безуспешную попытку вызволить пятитомник из рук людей, никогда такую литературу не читавших, и читать не собиравшихся. Юрины не понимали и расценивали за признак чокнутости, отклонения от нормы, любые проявления философского экзистенциализма. Несвойственный им самоанализ они с удовольствием душили и в других. Поэтому, когда я спохватился, было прискорбно поздно. Выяснилось, оставленные мною много лет назад книги, давным—давно выброшены Линой Аликовной на помойку. Стопы книг на помойке. Около сотни томов на свалке. Мы тогда сильно поругались с Линой Аликовной в очередной раз, и после уже не общались.
Но не фантастикой единой жил я в первый год учёбы. Довелось мне причаститься по наводке хамелеонообразного и бесхребетного Паши Турова, и к писулькам Вити Резуна. И надо сознаться, они меня весьма впечатлили. Поверив автору на слово, я и не пытался проверить правдивость цитат, коими изобиловали творения перебежчика. Хватило у меня глупости дать почитать сии опусы и деду Ивану, пришедшему в неподдельное возмущение по их прочтению. Однако, ничего он не мог противопоставить железной логике предателя, и, следовательно, его мнение не достигло моего сознания. Пожалуй, единственным из нашей компании, кто пытался аргументированно и взвешенно разобрать лживость резуновской пропаганды на пальцах, был Куприян Южинов. Интересуясь военной историей, хорошо зная определённые её аспекты, он насмерть рубился с Туровым при обсуждении «Ледокола», выставляя посмешищами, и Резуна, и Пашу, что—то невразумительно блеявшего в ответ на обоймы неудобных вопросов и цифр, и в итоге с кислым лицом покидавшего место у подоконника, где на переменах проходило рассмотрение многих волнующих нас тем.
Позднее к прочно обосновавшимся на вокзале книготорговцам присоединились продавцы бижутерии, свежих пирожков и булочек. В некоторых ларьках, поставленных в двух залах ожидания, можно было приобрести почти всё, от семечек, до бутылки, обычно палёной, водки. Железнодорожный вокзал в один из периодов стал сильно напоминать рынок. Да и не один он. Сам город всё больше и больше смахивал на огромную барахолку. Прямо на тротуарах центральных улиц рассаживались торговки, смуглокожие выходцы из Азии, какие—то люди с размытыми, будто стёршимися от невзгод, невнятными лицами, толкавшие одежду, еду, столярные и плотницкие инструмента, и прочее. На улицах, задыхавшихся от грязи и мусора, продавалась и покупалась сама возможность выжить.