Иисус бы заплакал.
— Если вы ее так любите, то зачем продаете? — спросил я.
Он как-то странно посмотрел на меня:
— Ты надо мной смеешься, сынок? Я не ответил, но выдержал его взгляд. После недолгого замешательства (которого Эрни не заметил: он любовно поглаживал плавники машины) старик ответил:
— Больше не могу управлять ею. Спина становится все хуже. И глаза тоже.
Внезапно я понял — или подумал, что понял. Если он ничего не напутал с годами, то сейчас ему был семьдесят один год. А после семидесяти в нашем штате не продлевали водительских прав, если вы не проходили тщательной проверки зрения. Лебэй не мог пройти освидетельствования и решил отказаться от «плимута». К тому же на такой развалюхе было опасно ездить с любым зрением.
— Сколько вы хотите за нее? — снова спросил Эрни. Ох, ему не терпелось покинуть этот мир.
Лебэй поднял лицо к небу, словно раздумывал, будет ли сегодня дождь. Затем опустил взгляд на Эрни и расплылся в улыбке, которая мне показалась такой же плотоядной, как и предыдущая ухмылка.
— Я бы попросил три сотни, — произнес он. — Но тебе, парень, я готов уступить за двести пятьдесят.
— О мой Бог, — сказал я.
Однако он знал, как вбить клин между мной и его жертвой. Как говорил мой дедушка, он не вчера вылез из стога сена.
— Ладно. — резко сказал он. — Если она не настолько нужна тебе, то я пошел смотреть «Край ночи». Тридцать четвертая серия. Никогда не пропускаю этого фильма. Приятно было поболтать с вами, ребята. Пока.
Эрни бросил на меня обиженный взгляд и, догнав старика, схватил его за локоть. Я не слышал слов, но видел больше чем достаточно. Эрни приносил извинения. Тот же хотел, чтобы Эрни понял, насколько ему невыносимо слышать, как поносят его машину, за рулем которой он провел лучшие годы. Эрни соглашался. И снова я почувствовал что-то осознанно страшное в нем… Это было как если бы ноябрьский ветер умел думать. Не знаю, как передать это другими словами.
— Если он еще что-нибудь скажет, то я умываю руки, — проговорил Лебэй и показал на меня корявым пальцем.
— Он не скажет, не скажет, — торопливо произнес Эрни. — Три сотни, вы сказали?
— Да, по-моему, как раз…
— Двести пятьдесят как я слышал, — перебил я.
Эрни побледнел, думая, что старик снова уйдет, однако тот решил больше не рисковать. Рыбка была почти вытащена из воды.
— Хорошо, пусть будет двести пятьдесят, — снизошел Лебэй.
Он взглянул в мою сторону, и мы поняли друг друга: он ненавидел меня, а я — его.
К моему все возраставшему ужасу, Эрни достал бумажник и начал рыться в нем. Мы трое молчали. Лебэй наблюдал. Я отвернулся и стал смотреть на маленького парнишку, который старательно пытался покончить с собой при помощи красно-зеленого скейтборда. Где-то лаяла собака. У меня осталась только одна надежда на то, что Эрни выберется из этого кошмара: был день перед получкой. Через двадцать четыре часа его лихорадка могла пройти.
Когда я снова повернулся к ним, Эрни и Лебэй разглядывали две пятидолларовые и шесть долларовых бумажек — больше у них ничего не было.
— Как насчет чека? — спросил Эрни. Лебэй одарил его сухой улыбкой и ничего не ответил.
— Это хороший чек, — запротестовал Эрни. Он был прав. Все лето мы вкалывали у «Хардсон бразерс», нанявших нас на строительство шоссе 1-376, — жители окрестностей Питсбурга уже не думали, что это строительство когда-нибудь закончится. Брэд Джефрис, работавший там мастером, согласился взять Эрни на место сигнальщика, но иногда давал ему и более тяжелые работы.