– Не переживай, малыш, – ласково сказал Илья, – не всем же быть учеными. Ты у нас, зато, талантливая художница, вон какие картины пишешь.
От похвалы Олеся зарделась и смущенно улыбнулась. Только из уст Ильи она принимала ее. Его мнение ее больше всего волновало.
– Знаешь, в доме сегодня прием, – вспомнила она. – Тебя опять не посчитали, – грустно добавила.
– Вот и замечательно! Будет время поработать, – весело отозвался Илья.
После смерти матери он никогда не участвовал в семейных торжествах. Его туда просто не приглашали. Более того, отчим официально распорядился, чтобы его там не было. Прислуга, на правах которой Илья жил в доме, должна знать свое место. Илья не переживал на этот счет. Беспокоила только реакция Олеси – она каждый раз расстраивалась, а это могло спровоцировать приступ.
– Ты же знаешь, как мало у меня времени, чтобы работать над диссертацией. А это замечательная возможность, когда точно знаешь, что никому не понадобишься.
– Я бы тоже хотела остаться с тобой, но Максим Анатольевич настаивает, чтобы я была, – Олеся всегда звала Карлова по имени отчеству, не нарушая официальности. Собственно, того это вполне устраивало. – Опять, наверное, будет петь мне дифирамбы, – уныло добавила она.
– Которые, заметь, абсолютно справедливы, – улыбнулся Илья.
– Да, только мне ужасно неудобно быть в центре внимания, тем более что там будет Александра. Рядом с ней мне неудобно. Чувствую себя убогой. А она такая!.. – мечтательно закончила девушка.
– Просто, она старше тебя, – сухо проговорил Илья. – В ее возрасте ты будешь лучше.
– Ты так говоришь, потому что любишь меня, – рассмеялась Олеся, – но все равно приятно.
– Так держать! – подхватил Илья. – А сейчас беги, тебе нужно подготовиться к ужину. А я немного поработаю.
Олеся еще раз поцеловала брата, и ее стройная невысокая фигурка упорхнула вниз по внутренней лестнице. Спускаться или подниматься по наружной Илья ей строго настрого запретил.
***
Просторная гостиная погружена в полумрак. Окна задернуты тяжелыми бордовыми портьерами, свободно свисающими с массивных позолоченных карнизов. На большом камине, облицованном белым кафелем, тикают часы времен королевы Анны, будто бы отсчитывая время назад. Стены обтянуты тканью с благородной зелено-золотистой вертикальной полоской. На потолке строгая лепнина с большой старинной люстрой в центре. Пол покрыт пушистым ковром светло-коричневого цвета…
Вероника суетилась с венчиком в руке, смахивая пыль с индийских и китайских шкатулок, разнообразных ваз и других восточных вещичек. Их тут было расставлено такое огромное количество, что ощущался налет колониальности. Стены украшали картины в простых багетах и зеркала в богатых обрамлениях. В этой комнате, несмотря на кажущиеся излишества, все было уравновешенно, симметрично расставлено, во всем чувствовалась мера и дизайнерский вкус. Мебель строгих правильных форм отлично сочеталась с причудливыми китайскими кашпо. Овальный дубовый стол был уже накрыт белоснежной скатертью, и из старинного буфета Вероника достала посуду из тонкого фарфора и серебряные приборы.
Домработница в гостиной находилась не одна. На добротном диване, обитом шерстью и стоящем вдоль стены, развалился, закинув ногу на ногу, парень. Он внимательно наблюдал за передвижениями Вероники. С его лица не сходила ехидная улыбка, приоткрывающая мелкие острые зубы. Светлые непонятного цвета сальные волосы были зачесаны назад. На бледном и рыхлом лице маленькие мутно-серые глазки прятались за толстыми линзами очков. Пухлые губы выделялись неестественно-красным пятном на лице.
– Удивляюсь, как такая гора может так быстро передвигаться, – раздался с дивана писклявый голос, отчего Вероника невольно вздрогнула и на мгновение остановилась.
Парень противно захихикал. Женщина же продолжила уборку, не обращая внимания на этого «неполучившегося ребенка», как она его про себя называла.
Карлову Эдуарду Максимовичу недавно исполнилось восемнадцать. На совершеннолетие отец подарил любимому сыночку красный Феррари, за рулем которого тот смотрелся довольно нелепо. Представьте себе парня ростом метр шестьдесят с телосложением большого пухлого младенца, почти лежащего за рулем спортивной машины.
Вероника считала, что в какой-то момент, когда младший сын хозяина был еще ребенком, его фигура перестала развиваться. Прибавлялись только вес и рост, а все остальное – покатые плечики, толстый зад, пухлый живот – оставалось неизменным. И на это можно было бы не обращать внимания, если бы у парня был нормальный характер. Но куда там! Хитрость, лицемерие и злость странным образом сочетались с комплексом неполноценности, и все это лишь подчеркивало непривлекательность фигуры.
Эдуард – единственный, к кому Карлов старший испытывал подобие любви. Может из жалости, а может потому, что чувствовал внутреннее сходство. При видимой строгости, он прощал сыну практически все, любые пакости, на которые тот был большой мастер, особенно в отношении Ильи и своего старшего брата. Из-за природной трусости младший сын побаивался отца, а покойную мать тайно ненавидел, считая, что именно она виновата в том, что у него такая внешность.
Больше всего он любил подсматривать и шпионить, добывая информацию для своих проделок.
– Что, так и будешь молчать, Дюймовочка? – спросил Эдуард.
– У меня слишком много дел, и обращать внимание на бездельников некогда, – спокойно ответила Вероника, по-прежнему не глядя на него и продолжая вытирать пыль.
Сказать что-то еще Карлов младший не успел – дверь в гостиную распахнулась, и вбежала Олеся в коротеньком трикотажном платьице на тоненьких бретельках. Ее точеная фигурка уже полностью сформировалась к четырнадцати годам.
– Ника, я пришла помочь, – прощебетала она нежным голоском. – Одной тебе не успеть все сделать ко времени.
Что стало с Эдуардом! Его как будто подменили. Он резко соскочил с дивана и проговорил нормальным голосом нормального человека:
– Я тоже могу помочь – четыре руки хорошо, а шесть лучше.
Вероника подбоченилась и с хитрым прищуром во взгляде посмотрела на Карлова младшего.
– Ладно, ты Эдик займись тогда посудой. Правильно расставь ее, ничего не упустив. Ты ведь из интеллигентной семьи, – с ехидцей добавила она, – значит, сделаешь все, как нужно. А мы с Олесенькой пойдем займемся канапе и другими холодными закусками, – схватив девушку за руку, она потянула ту на кухню, едва сдерживая рвущийся изнутри смех.
Эдуард злобно уставился на посуду, борясь с желанием всю ее переколотить. Но делать нечего, придется выполнять поручение, не может же он ударить в грязь лицом перед Олесей, внимание которой так старательно пытался обратить на себя. Он свирепо схватил полотенце и принялся натирать до блеска фарфоровые предметы. Дверь отворилась и показалась смеющаяся голова Вероники:
– Забыла предупредить, сервировать нужно для меню из четырех блюд. Да, и фужеры, – спохватилась она, – под морс, белое и красное вино, и виски.
Не успел Эдуард хоть как-то отреагировать, как она уже снова скрылась за дверью.
С еще более мрачным видом он продолжил свою работу. Но сделать нужно, как следует, чтобы похвастаться перед Олесей. Благо, он знал все назубок. Приемы в этом доме случались часто, он на них всегда присутствовал. Кроме того, он любил наблюдать за умелыми движениями Вероники, не упуская возможности ее подкалывать.
С важным видом вернулась домработница с ворохом салфеток, зажатым под мышкой и двумя вазами с цветами. Окинув взглядом стол, она одобрительно кивнула и расставила на нем цветы. Салфетки вручила Эдуарду и не менее важно удалилась.