Не знаю, пережили ли мы все это как супруги или же как любовники, связанные общей борьбой, но все пережитое казалось таким прекрасным, пылким, я чувствовала, что он так близок ко мне.., хотя всегда немного непредсказуем, немного опасен. Что-то в нем всегда ускользает от меня..."
В волнении она поднялась. За некоторые вещи она ужасно сердилась на мужа. Например, когда он бросился в погоню за Пон-Брианом, и несколько дней она изнемогала в смертельной тревоге, или потом, на “Голдсборо”, когда он скрыл, что ее сыновья, их сыновья, живы, а совсем недавно - эта незаслуженная слежка на острове Старого корабля! Так значит, он судит о ней несправедливо, он сомневается в ее любви! Он принимает ее за женщину бессердечную, ведомую лишь своими желаниями.
"И, однако, он излучает такое обаяние, - сказала она сама себе, - что я не могу жить и дышать, не ощущая тепла его любви. Жоффрей не похож ни на кого другого, и может быть, именно своей непохожестью он привязал меня к себе столь сильно. Ведь я тоже грешна перед ним, я тоже не правильно судила о нем”.
Она ходила взад-вперед по комнате, машинально прижимая к себе котенка, который свернулся на ее плече, закрыв глаза, в непринужденной позе, исполненной неги. Чувствовалось, что от прикосновения рук Анжелики жизнь возвращается к нему.
- А, тебе хорошо, - сказала она ему вполголоса, - ты славная беззащитная кошечка, и хочешь только одного - жить. Не бойся ничего, я буду за тобой ухаживать и вылечу тебя.
Котенок замурлыкал еще сильнее, и женщина погладила его мягкую, нежную мордочку - маленькое существо, живое и ласковое, дарило ей утешение.
Неужели они с Жоффреем стали настолько чужими друг другу?
"Я тоже не доверяла ему. Мне надо было сразу же, как только я вернулась, рассказать ему о Колене; чего я боялась? Было бы гораздо проще объяснить все произошедшее, ведь Колен застиг меня во сне. Но совесть моя, по-видимому, была не вполне чиста.., во мне по-прежнему живет страх потерять его.., страх потерять его еще раз, неверие в чудо..."
Ей наконец удалось определить ту необъяснимую тревогу, что сжимала ей сердце и гасила ее порывы, и понять, что истоки этой тревоги лежат глубоко, и причина ее - не просто напряжение последних дней. То было нечто давнее, страх, затаившийся на дне души, готовой восстать и закричать в отчаянии: “Итак, все кончено! Все кончено! Любовь моя! Любовь моя! Никогда больше я не увижу тебя! “Они” взяли его, “они” увели его... И никогда больше я не увижу его”.
Внезапно нахлынувшие чувства заставляли ее отказываться от борьбы.
"Да-да, дело именно в этом, - призналась она самой себе. - Именно поэтому все не ладится. Я была совсем юной, когда все стряслось. Избалованный ребенок, который получил от жизни все.., а потом вдруг - ничего”.
Там, в Тулузе, в блеске ослепительных празднеств, над ней, восемнадцатилетней, взошло огромное солнце любви, осветившее все ее существо: Жоффрей открыл ей его, и они обладали им вместе. На заре ее жизни каждый день, каждый час словно сулил ей что-то. “Его неровный шаг, его голос, его взор, обращенный ко мне... Я уже начинала верить, что жизнь - это волшебство. И вдруг - великая стужа, одиночество. В сущности, я так и не смирилась с этим. Со мной остался мой страх.., и моя обида на него. “Они” его заберут, “они” его победят, он отдалится от меня, и моя боль не станет волновать его. Мы вновь обрели друга друга, но веру свою я полностью не обрела - мою веру в него, в жизнь, в радость”.
***
Между ними оставались следы ран слишком глубоких; мрак неизвестности, который окутывал их жизнь в разлуке, еще не развеялся полностью.