Так бывает… - Владимир Муляров

Так бывает…

Владимир Муляров

© Владимир Муляров, 2018

ISBN 978-5-4496-0339-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Слова… Они приплывают к тебе сами. Как косяки рыб. А я лежу на диване и выуживаю их из глубин своей души. Они жадно глотают воздух в проруби твоего сердца. И ты чувствуешь их приход где-то у основания шеи. Рядом с аортой.

Я – типичный рыбак. Не охотник, нет. Я люблю сидеть на берегу и ничего не делать. Просто ждать свою добычу, которая тебе положена в меру твоих талантов. И она сама к тебе приплывает. Большая и жирная. Или маленькая и проворная. И тут главное – вовремя подсечь! Приплывающие к тебе слова нужно вовремя фиксировать на бумаге, как и рыбу на крючке. И те и другие слова я люблю одинаково сильно. Большие и жирные, маленькие и проворные. Разные. Что приплыло сегодня – такой и улов. И сам я не полезу никогда с сетками и снастями в этот бушующий океан грамматик и стилистик с их тезаурусами и лексиконами! Я свое место знаю. Оно на берегу. Стульчик и удочка об одном крючке – вот мое место! И на обманку не ловлю никогда! Нехорошо это, обманывать того, кого планируешь подрядить на работу. Не по-людски как-то. Бог Слово дал рыбакам сто пятьдесят три большие рыбы. Как средство от голода! А мой улов сегодня – всего-то пара абзацев: маленький и побольше. Сравним улов мой с парочкой окушков на пол-кило весом по совокупности. Слава Богу за все!

Две встречи

Пока у меня есть ты, у меня есть все. И то, что я с тобой пою в храме уже 20 лет. И то, что мы живем не вместе. И то, что несмотря на это горестное дело – жить не вместе, – мы единое целое. И пока мы по-прежнему единое целое и любим друг друга, мир стоит, и все вокруг хорошо! И Господь нас соединяет, словно клей два листа бумаги, и пишет на этих листках наши с тобою дни…

Посвящаю своей жене.

Среди множества странностей земли Русской, на которой нам с вами посчастливилось жить, есть одна странность, не известная более нигде. Происки лукавого в России возможны не токма по Промыслу Божьему, как и везде в мире, но часто по прямому Его указу! Так что когда лень бывает искусителю рода человеческого, либо не с руки связываться с русским мужиком, а тем паче с русскими бабами, то велит ему Господь это напрямую. Поскольку никакие иные меры нашего человека уже не берут! Тогда-то вот как раз и возникают ситуации, немыслимость и курьезность которых бывает невозможно выразить так, чтобы здравый рассудок в это поверил. Памятуя об этом я и дерзнул без известного любому рассказчику осуждения поведать вам историю моего общения с совершенно дивными людьми очень разных сословий, среди которых одного хотелось бы отметить особо. И не потому, что князь, а в силу исключительности размаха его русской души! Ни имя, ни истинную его фамилию я вам раскрывать не стану, не желая связывать выкрутасы наших с ним приключений с фамилией великого рода, но для удобства означу этого человека как Андрея Андреевича Энскаго.

Случилось мне утром двадцать девятого июня, в четверг, предпринять верховую поездку из имения моего в село, что рядом. На обедню в церковь и потом в сельскую баню. Шел тысяча восемьсот девяносто пятый год, и жара была лютая. Редкая для Российского центра. Я поспешал, пришпоривая в бока свою веселую, жизнерадостную, молоденькую кобылу Метёлку, и поэтому нагнал на нашей пыльной дороге Петра Петрушова, конюха и поденного трудника у благочинного местного, отца Анатолия Денисова. Петро неторопливо погонял своего старого коня, впряженного в телегу, и что-то напевал себе под нос. Когда же я поравнялся с ним, то обнаружил, что в телеге у него спит какой-то справный, дородный мужик лет тридцати от роду, ростом выше среднего. Был он бос и его ноги облепили оводы и мухи, из чего я и сделал вывод, что он пьян не в меру.

– Пропил, поди, опорки! – сказал мне Петр, проследив мой взгляд по ногам лежащего в телеге человека.

– Кто это у тебя, Петро? – произнес я громче обычного, памятуя о контузии его в последней Крымской кампании.

– Да пёс его знает! – так же громко ответил мне Петр. – На дороге подобрал. Версты три уже везу. Тяжелый, как мерин! Еле в телегу его загрузил. Как приедем в Брейтово, сдам его в околоток.

– Ты погоди, – сказал я Петру, – не спеши. Надо сперва нам самим выяснить, что за гусь!

– Как скажешь, барин! – проворчал Петр. – Но как по мне, так в околотке ему самое место! Третьего дня в Михайловском корову из стада увели. Говорят, снова шалые объявились, как и в том году. Может цыгане, а может каторжане беглые.

При этих словах мужик в телеге застонал и повернулся на спину, но в себя, однако же, не пришел.

Рассматривая его чумазое, помятое лицо, я понял, что это, конечно, не беглый никакой. Поколику породу человека, его внутреннее благообразие и стать не сможет скрыть ни алкоголь, ни грязь, ни помятость лица и ни что иное. «Не хам! – решил я про себя. – Определенно не хам!» К тому же было в нем нечто для меня отдаленно знакомое. Он продолжал всю дорогу лежать на охапке сена, не выказывая признаков сознания. Так что выведать у него нам самим так ничего и не вышло. А по сему, по прибытию в село, мы и сдали его в участок. Петр приторочил коня своего, не выпрягая из телеги, и мою Метелку на коновязи у сельского базара, и они сразу же стали друг с другом шептаться на своем лошадином наречии. Сам же он направился в трактир поправлять здоровье. Я же – в Церковь, слушать обедню да молиться, потому как был Петров день.

– Петро, – обратился я к своему попутчику, глядя на то, как он мимо храма грядет в питейное место, – именины у тебя!

– Поставь за меня свечку, барин! – угрюмо ответил он. – Пил я давеча. А отец Анатолий на похмелье не причастит!

«Что верно – то верно!» – подумал я. На том и порешили.

К концу обедни пришел в храм голова наш, Вячеслав Николаевич Смирнов. Взял меня тихонько под локоть и силой вытащил в притвор.

– Что? – спрашиваю я его. А он шепчет мне в ухо тоном прокурора, зачитывающего приговор: – Это вы с Петькой князя Энскаго в околоток засадили?

Я даже похолодел весь от такой вести, и живот свело!

– Откуда известно? – спрашиваю.

– Да его уже который день ищет рысью по трем центральным губерниям весь российский сыск, и нам звонили третьего дня еще! – говорит мне Николаич. – Дозвонились и мы в Москву, выяснили все. Но как Их Светлость у нас оказались, сказать Они не в состоянии. Тьфу! Кабы не в храме, сказал бы по-другому. Что делать-от будем?

– А что велено? – спросил я шепотом, исподтишка поглядывая на произносящего с амвона проповедь отца Анатолия.

– А велено нам, мил человек, привести Их Светлость в полный порядок и надлежащим образом сопроводить обратно по месту жительства. Аж до самой Малой Ордынки!

– Это ж триста верст!

– Вот именно! И триста верст эти из местной казны будут! – сказал он, похлопав себя ладонью по затылку, и помолился при этом нецензурно. Потом подтянулся, одернул свой сюртук и говорит:

– Ладно! Я беру пиво и в баню. А ты отведи туда этого князя сам. Поскольку ты тут у нас един будешь благородного, чтоб вас, происхождения, а я всего лишь мещанин. Да наших собери, тех, что поприличнее.

– Что, прям с утра?

– Прям с утра! – ответил он мне. – Где ж еще его лечить-от? Будем этого печенега в порядок приводить нашими родными методами!

– Печенега! Скажешь тоже! Кабы не слышал кто, как ты Их Светлость кроешь!

– Да покрыл бы! – прошептал мне в ухо без видимой злобы Николаич. – Мироеды вы. Все до единого! Бездельники и винопийцы!

Он ушел, а я разыскал в трактире Петра и отправил его на своей Метелке известить семерых наших банных завсегдатаев, что ожидает их сегодня отменный пар, московский князь и праздничный стол. А так же от меня лично по три целковых. Чтобы вели себя чинно и в присутствии Светлейшего в бане не хамили!