Мальчики – его сыновья – были уже давно взрослыми и сами теперь впрыскивали из своих пипеток по субботам мутную жидкость внутрь своих женщин, а он, поменяв себе жену на Олечку, делал так же как всегда – воскресный секс до завтрака или после раннего ужина – быстрый, меткий и без последствий. Презервативы он не использовал, так как держал своих женщин в домашней изоляции.
Вот в такой изоляции и прожила Оля последние пять лет – в сытости, беззаботности и счастливом ничего-не-делании. Она просыпалась в десять, кормила себя и собак и шла гулять через поле в ближайший лес. Потом приходила домой, играла на фортепьяно – не хорошо, а так, пила чай и смотрела программы по русскому телевидению. В магазины они ходили вместе с мужем по субботам, после утреннего секса, поэтому после чая и трыньканья на фортепиано она играла с собачками и ждала мужа. Так прошли лето, осень, опять лето, опять осень. Олечка была одинаково весела и ждала своего хозяина с работы, как ждали ее собаки ежедневных прогулок и еды. Событий в жизни происходило очень мало: раз в году был «отпуск» – неделя на Канарах или Тенерифе, потом осенняя выставка в Берлине и рождество в семье мужа. Язык учился туго, тело росло, мозг заплывал жиром.
Но Оля ничего и не хотела. Компьютер ее пугал, язык не нравился, а вникать в культуру новой страны ей было лень. Да и зачем? Ее кормили, поили, возили на отдых с единственным условием, что она будет такой же как и всегда – податливой в постели, с детским голоском, наивная, хорошая, домашняя, спокойная. Больше от неё ничего и не требовали.
Когда после двухлетней жизни в этой тюремной обстановке она чуть не заболела, ей купили цветов и яблонь, чтобы она занималась садоводством летом, а зимой – пяльца и разноцветное мулине, и она стала вышивать в длинные зимние, тёмные вечера. Вышивки она дарила знакомым мужа и никогда не интересовалась, нужны ли им ее работы, куда она вкладывала множество часов одиночества, но сама она ревниво смотрела за тем, чтобы ее шедевры-подарки вешались на стенку с трепетностью животворных икон. Когда же она приходила в гости снова, то в первую очередь проведывала свои работы, не зная, что перед ее приходом их вынимали из шкафного забытья, снимали с них пыль и паутину и вешали на запасной гвоздь, стараясь ублажить – нет, не ее, Олю, а скорее ее важного мужа, занимающего высокую должность.
На неё все смотрели, как на прихоть этого русскоговорящего директора – странную, неуклюжую, незападную и никому не нужную немолодую, и быстро теряющую форму женщину.
Она была чужда и своей бывшей русской семье, увидевшей в Ольгином иностранном браке непонятную попытку убежать от их жизни – быть может, трудной и не такой устроенной, как на заорганизованном западе, но зато с сильными чувствами и вечными неожиданными поворотами. Сыновья ее решили с ней не общаться, а внукам о ней помалкивали.
Была ли она счастлива? Такой вопрос она себе не задавала, а когда задавала, то быстренько отвечала положительно, ведь она не работала, не отвечала за экономику семьи, не была окружена проблемами выживания, как ее лучшая подруга в далёкой Сибири, не была обременена растущей семьей и туманным будущим. Она и не знала, какое оно это будущее, да и знать не желала. В России боролись за пенсии, за дачи, за возможность купить машину и квартиру, а она, Олечка, была занята болонками, вышивками, своим садом и мужем по вечерам. И все. Не было ли это ее счастьем?
А все началось много лет назад в холодной, снежной и ни с чем не сравнимой по красоте Сибири. Тогда у неё были семья, муж, двое подрастающих сыновей, работа, подруги, кружки и спортивные секции. Тогда жизнь ее была заполнена до самых краев, и время для сна и отдыха сводилось к минимуму. На работе она продвигалась по служебной лестнице, ведущей к ответственности и бессонным ночам. Дома ее муж требовал ласки и уюта, а оставшееся время съедали ее дети, поэтому тело ее было тогда девичьим, лёгким и неустающим. Но время шло, и она стала желать, именно желать – одного – возможности спать каждый день до десяти, перестать ходить на работу, которая все больше казалась ей рабством, и перестать работать на детей и на мужа, требующего ее молодого гибкого тела несколько ночей в неделю. Она устала. Устала от этой суеты, работы, заботы, вечного недосыпания, кружков и профсоюзной активности. Устала.
И вот тогда-то в их город приехала группа довольно молодых и очень предприимчивых людей, которые стали преподавать курсы о том, как добиться счастья. Что за методы они преподавали? Они сводились к бесхитростным колдовским ритуалам, которые они придумывали сами, но выдавали за древние и проверенные. Именно в то время усталость скопилась не только в ней, Олечке, но и во всем советско- русском обществе. Гонка за коммунистическим призраком вышла на финиш, за которым никакого коммунизма видно не было. Все заговорили про обман и разочарование, поэтому эти курсы домашнего волшебства шли в эпоху Кашпировских и Джун на ура.
Оля пошла на курсы, которые назывались очень броско «Колодец желаний», где за три коротких дня учили, как же исполнить неисполнимое. Только за три коротких встречи. Группа была большая, и в основном состояла из женщин, тянущихся к счастью, как подсолнух тянется за солнцем, поворачивая к нему свою ярко-тугую, семенную головку. Первый день прошёл в раскачке группы и взаимных разговорах о счастье и желаниях. На следующий день был исполнен первый ритуал притяжения желаний в свою жизнь. Олечка очень старалась. Желания нужно было проговорить вслух, перед лицом всей группы. Женщины в группе в основном желали хорошего мужа, безбедного существования и простого бабского счастья – с побрякушками, платьями, машинами и праздниками.
Очередь дошла до Олечки. Она встала в центр круга желаний, начерченного на полу мелками всех цветов, подняла руки вверх и серьёзно сказала:
– О, великая божественная сила! Я хочу чтобы ты мне помогла осуществить три желания, только три: я хочу спать каждый день до десяти утра и чтобы меня никто не будил, я хочу чтобы у меня в саду росли розы и чтобы у меня были две белые пушистые болонки. Спасибо тебе! Услышь мои просьбы и сделай так, чтобы они стали реальностью!
Олечка вышла из круга желаний под недоуменные взгляды жадных курсисток, которые посылали божественной силе запросы о шубах, мерседеса, дачах, атлетического вида любимых, бриллиантах и путешествиях. Как! И это все? Только розы, болонки и беззаботный сон до десяти утра? И никаких других желаний? И где то там, наверху, в тот незабываемый день было решено и поставлен штамп: «разрешить и удовлетворить», и вот после 15 лет со времени тех курсовых дней Олечка получила все, что когда-то заказывала у божественной силы: теперь она жила уже пятый год в чужой стране и с русскоговорящим мужем нового покроя, она спала каждый день до десяти утра, у неё был маленький сад с розами и две любимые смешные болонки, которые теперь лежали возле ее ног и видели собачьи сны.
А Олечке тоже снился сон. Ей снилось, что она тоже стала болонкой, и теперь ее жизнь полностью зависела от хозяина и его подачек, ведь она, Олечка-болонка, не умела жить сама в этом странном западном обществе, не знала его суровых правил, не понимала даже, зачем она туда попала. У неё и кредитной карточки не было, не говоря о пенсии, страховке и других непонятных болонке вещей. Зато она жила в тепле, а у хозяина был полный холодильник еды, она могла гулять в лесу, нюхать розы и хозяин ее гладил, так как сам же ее и купил.
В окно засветило солнце, и Олечка проснулась. Было уже пол-одиннадцатого. Она потянулась всем своим заплывшим телом, зевнула и в то же мгновение ожили ото сна ее болонки. Она сбросила их с кровати ногой в носке – она была мерзлячкой, накинула халат и пошла в ванную. Собачки потянулись за ней, покусывая друг друга и ожидая завтрака. На столе лежала записка, написанная по-русски: