У входной двери в мастерскую Теслы, по правую руку от того места, где я замер в изумлении от конструкции своего товарища, располагался крохотный кожаный диван, служащий, как мне показалось, и ночным убежищем для хозяина этой однокомнатной квартиры. И кроме огромного книжного шкафа, битком набитого старинными рукописями, учебниками по точным наукам, студенческой литературой, по другую руку от меня в помещении мебели не наблюдалось. Хочу припомнить, что мы с Теслой получили одинаковое образование в техническом университете, но какая бездна знаний находилась между нами, что я не сразу смог представить себе концепцию и возможную реализацию его проекта. Я так и стоял, открыв рот, пока мой дорогой приятель не вернул меня из транса недопонимания.
– Я назвал ее «Марией», – картаво произнес он, подойдя поближе к собственному изобретению.
– «Марией»? В честь святой девы? – удивился я, не понимая, как такой рациональный человек, посвятивший свою жизнь науке, может интересоваться религией.
– Герман, мой друг, ты еще поймешь, почему без Божьей помощи я не могу обойтись, – говорил он, медленно подходя к своей устрашающей машине. – Позволь тебе представить то, над чем я работал все эти годы. «Мария» – новое слово в нейробиологии… Я позвал тебя, доверяя свой сокровенный секрет, предоставить тебе право выбора: возможность жизнь вечно. Герман, именно потому, что ты этого заслуживаешь, как никто другой. Ты должен стать продолжением моего открытия и первым сверхчеловеком, одаренным ликом бессмертия.
– Жить вечно? – по моей спине пробежали мурашки. – Если ты вздумал шутить или подвергать меня бессмысленному риску, еще не поздно признать это. Бессмертие лишь человеческий дух, а плоть его грешна… – непроизвольно вспомнил я заветные слова. – В чем предназначение этой машины?
– Позволь испытать ее на тебе, продемонстрировать ее… – прервался он, заметив небольшую мышь, убегающую в совершенно другую сторону этого помещения. – Герман, будь любезен, убей ее, она может все испортить! Грызуны так и норовят перегрызть драгоценные провода!
– Убить ее? – растерялся я. – Она ведь живая… – не успел договорить я, как мой старый приятель, чьей компанией я уже вполне насытился, с невообразимой легкостью поймал мышь и хладнокровно сдавил в руке, после чего выбросил в мусорное ведро, злобно хлопнув крышкой. Его просьба прикончить мышь была для меня невыполнимой и безрассудной. Любая жизнь для меня была бесценной. Я никогда не смог бы причинить реальный ущерб живому существу, каким бы грубым и властным я ни казался своим оппонентам. Всю жизнь я ловко преодолевал невзгоды, а драться приходилось лишь дважды: постоять за любимую супругу, всецело заполонившую мое сердце, было для меня в порядке вещей.
– Итак… – продолжил он, моментально позабыв о собственной вендетте. – Герман, я хочу даровать тебе один из величайших даров как благодарность за твою верность. – Его взгляд пронзал меня. – Пустые и ложные надежды у человека безрассудного, и сонные грезы окрыляют их, даруя величие над теми, кому не суждено мечтать, – медленно цитировал мой товарищ.
– Ты хочешь, чтобы я был твоим подопытным кроликом, над которым поставят эксперимент? – мне было крайне страшно оказаться в этом кресле, набитом электрическими проводами и устройствами. – Алекс, извини, но…
– Это не опаснее, чем баловаться со спичками, – перебил он меня. – Если говорить проще, «Мария» сделает своеобразный снимок твоего мозга, сделав копию твоего «я», твоей личности, – увлеченно и, как мне тогда показалось, немного безумно говорил он.
– И как снимок моего мозга продлит мою жизнь? – я все больше сомневался в гениальности и таланте своего приятеля.
– Твоя личность будет жить вечно, Герман, друг мой, позволь оказать тебе такую услугу. И ты будешь горд за то, что оказался в числе избранных, сохранивших свое сознание в цифровом виде навсегда! Твое «я» перейдет из плоти в миллионы цифр и символов… – он задумался, подбирая подходящие слова. – И плоть не вечна, ибо тленному надлежит облечься в нетление, а смертному облачиться бессмертным.
– Это звучит как сказка, которая, признаюсь тебе, пугает меня, – отвечал я, сомневаясь в своем решении, мимолетно обдумывая предлог, под которым возможно было покинуть гостеприимную студию моего товарища. – Скажи, Тесла, это опасно? И болезненна ли процедура?
– Процедура полностью безболезненна и длится считанные секунды, Герман. Я лишь сделаю копию твоего сознания, сохранение твой личности, которая так дорога мне. – Он снял шлем и преподнес его мне. – Если ты сомневаешься, то пойди на это ради меня. Тебе совершенно нечего тревожиться, никаких последствий и быть не может. – Мы так и стояли, уставившись друг на друга, заглядывая в самую душу своего собеседника.
Я был невероятным трусом, таким, что никогда не рисковал своей жизнью ради развлечений или своего рода удовольствия, занимаясь экстремальными видами спорта или увлечениями, как посещение парка аттракционов. Трусостью, конечно, называть подобное поведение я никогда не решался, именуя подобный склад как рациональное поведение человека, ставившего собственную жизнь, как и ее сохранность, в зенит своего мировоззрения. Может, по этому поводу у меня был и бзик, который вполне естественно укладывался в собственном сознании, той или иной раз оберегая меня от безрассудных поступков. А может, как называли меня сверстники, очередной раз подвергающие себя риску ради дальнейшего развлечения, я был бесхребетным юнцом.
В студии Теслы повисла тяжелая, почти осязаемая тишина, напряжение, которое, точно раздутый шар, взорвется, оглушая нас невероятным хлопком. Глаза, полные надежды, скрывающиеся за толстым слоем стеклянной брони, всматривались в меня. Алекс молча ожидал вердикта, держа в руках собственное изобретение, шлем, который, по его словам, мог в некотором роде продлить мое существование, сохранив мое сознание, сводя его к двоичному коду. В этом сумрачном свете я увидел Алекса Теслу таким, каким буду вспоминать его всю оставшуюся жизнь: на его лице замерла тень уверенности во мне, тяжелый лик усталости и безмятежности лишь тяготил его лицо. В подобном освещении он выглядел куда старше своих лет, горбатый, сломленный многодневными проблемами, так или иначе связанными с реализацией собственного изобретения. Шлем в его руках немного дрожал, как и дрожали его руки, как от тяжести конструкции, так и от возбуждения от предстоящего открытия.
В тот день, являющийся для меня переломным моментом в моей жизни, тогда я согласился лишь потому, что хотел помочь своему давнему приятелю осуществить его заветную мечту: изобрести то, над чем он столько работал, едва ли не убивая себя. Переступив через себя, я не смог отказать ему, бросить его в одиночестве, хоть и сомневался в безопасности эксперимента. Буду предельно искренен и скажу читателю, что едва уловимые нотки меркантильности дали свои плоды: в том или ином случае грезы о бесконечной жизни, какой бы сказкой мне ни казалось это тогда, благоприятно сыграли на моем согласии и участии в этом эксперименте.
Когда я сел в кресло «Марии», названной в честь матери Иисуса Христа, то почувствовал необъятный страх перед экспериментом вперемешку с чувством адреналина. Во мне кипели эмоции. Коктейль из моих ощущений дополняло необузданное желание к бессмертию, которое, словно безумие, охватило на какое-то время и меня. Тогда, сидя перед Алексом, я был полон амбиций и заинтересованности в этом опыте, ловя каждую мысль своего товарища. Надев шлем, который весил несколько килограммов, я оказался отрезан от этого мира и уже не мог наблюдать за тем, как Тесла настраивает устройства позади меня. Я уже не видел его, но прекрасно слышал его бурные рассуждения вслух: