«Лина, отзовись!»
– Помнишь Филлиповича, Дим?
– М—м—м, – задумался друг. – Борьку?
– Его самого. У меня жуткое желание при встрече плюнуть ему в морду и сказать: «Это тебе за Юлю Изотову».
– Кто такая? И почему обязательно плюнуть?
– Медсестра из Краматорска. Красивая девчонка была. Вон, на твою Ирину чем—то походила.
– Была?
– Расстреляли нацики. 21 год ей шёл. Ни малейшего шанса. В спину.
– А Борька при чём здесь.
– А Филиппович прокукарекал в блоге, будто их бригаду обколотые российские наёмники убили, переодетые в украинскую форму.
– Мразь. Конченная. Я не зря брезговал с ним якшаться. За подобное не плевать надо, а до кровавой юшки… Он где обитает—то нынче?
– В Северной Пальмире устроился.
– Охохо! Ишь ты! Другой край географии! Отсюда вывод: дуэль ваша – маловероятна.
– Земля, Димыч, она круглая. Бумеранг недостаточно бросить, его, вдобавок, надо уметь поймать.
– Тут ты прав.
– Ещё Игорь Сивак уже больше недели на сообщения не отзывается… Он там, в Одессе, в Сопротивлении… Надеюсь, прорвётся… Жаль будет невероятно, если…
– Друг?
– Нет. Это ты загнул. Знакомый. Он – поэт, музыкант. Не слишком давно диск выпустил. «Нехолодная война». Не слышал?
– Не довелось. Мимо прошло. Лишнего времени меньше и меньше с каждым годом…
– На вокзал поедем, я включу на планшетнике. Оценишь. На некоторые песни я ему видеоролики делал.
Лазаревич перекатывал из руки в руку бокал с «Фруктовым миксом»:
– Чёт невесело стало…
Вдруг на экране, взамен поющих трусо́в, в новостном выпуске появились кадры из обороняющегося Славянска.
«На короткой пресс—конференции, устроенной после окончания обстрела со стороны украинских войск, Игорь Стрелков обратил внимание журналистов на…»
– Э, халдей, выруби этих сепаров! MTV давай! – крикнул вьюнош, ранее подходивший к бармену с требованием переключить канал.
Димон напрягся.
– Обожди переключать, – лаконично и внушительно бросил он стоящему за стойкой молодому человеку, и продолжил, обращаясь уже к субъекту, недовольно крутящему носом:
– Уважаемый посетитель сего богоспасаемого от налоговой и Роспотребнадзора, пункта общественного питания! Вас не устраивает обслуживание в данном заведении? Что ж, вы всегда вправе с чистой совестью избавить нас от своего присутствия. Будем чрезвычайно благодарны. А коли не спешите выходить на улочку и вялиться на солнышке, а желаете и впредь находиться в тенёчке, так лучше не отсвечивать и помалкивать. И не раздражать остальных!
Белобрысенький обеспокоенно оглянулся на медвежью фигуру моего собеседника, заёрзал на месте. Послышалось: «Ватник… колорад… мало жгли… я б их…!» и что—то неразборчивое.
– Не внял, значит, гласу разума, – поднялся Дмитрий.
– Ты серьёзно? Стоит ли шум поднимать? – спросил я.
– Серьёзно. Очень серьёзно. Не волнуйся, всё тихо пройдёт.
– Помочь? – я отложил салфетку.
– Хо—хо! Сиди, смотри и наслаждайся, подранок! В бой идут старики!
Неторопливо, вразвалку, Димыч подошёл к парню и едва тот попытался вскочить, положил ладонь ему на затылок, вдавив поскакунчика обратно в стул.
– Слушай, бандера, и мотай на ус. Здесь тебе не там. У себя в «Жан Жаке» кукарекай. Я, как потомственный колорад и заслуженный ватник мигом тебе фалафель на смузи натяну.
Говорил Лазаревич негромко, но весомо и доходчиво. К нему было рванулась Ирина, но он жестом остановил её, и она застыла посреди зала, не зная, что предпринять дальше.
– Усёк? – Дмитрий сдавил плечо побледневшего любителя MTV, и показал кулак привставшей девчонке: – Молчи, крыса. Думаешь, полиция не заинтересуется маленьким беленьким пакетиком?
Девица обалдело уставилась на него и плюхнулась обратно на стул, позабыв закрыть рот.
Потом Лазаревич взял, лежащую у тарелки, тускло поблёскивавшую ложку, согнул её пополам и сунул в карман рубашки «щеневмерлика»:
– Дарю на память о ватничках! Привет Бандере!
И взъерошив совершенно опешившему хипстеру причёску, возвратился к нашему столику, отчеканив:
– Ирин, эту ложку мне в счёт тоже поставь.
– Ну, ты зверь! – восхитился я. – Не впервой инвентарь – то гнуть?
– Не впервой, – широко улыбаясь, хмыкнул он. – Пробовал ещё вилки, но они, заразы, ломаются. Точно бабы, чесслово!
Между тем, пострадавшая парочка подозвала официантку, расплатилась, и, стараясь не смотреть в нашу сторону, покинула «Гнездо перепёлки».
– О! Давно бы так! – потёр лапищи Дмитрий, – А то сидят тут атмосферу портят. Итак—с, ты в норме? Наелся?
– Фу, до отвала, – я откинулся назад, изображая, насколько сыт. – Блин! У меня стойкое ощущение, что я знаю этого крысёныша с чёлкой. Но никак не могу вспомнить, где видел. Журналист какой—то, кажись…
– Преувеличиваешь! Откуда? Морда непримечательная, среднестатистическая. Перепутал, считаю. Однако, я тож не вмещу и лягушачьей лапки! Погнали что ль? В пробках опять торчать придётся.
– Да, пора бы выбираться…
– Ириш, голубушка, принеси—ка цифирь.
Подавая Димону листок, девушка, покусывала губы, перекладывала из руки в руку карандаш.
– Ир, я позвоню…
– Не надо, Дим, не стоит…
– Серёг, ты сумму проверь, я потолкую с барышней.
Они отошли к окну, и содержание их дальнейшей беседы осталось для меня тайной.
– Верно, без ошибок, – молвил я, когда хмурый Дмитрий, вернувшись, стал рыться в портмоне.
– Хватит? – спросил он и бросил на блюдце красненькую бумажку.
– Самое то.
– Сувенир «бандере» внесли в перечень?
– Внесли.
– Сдачу оставь себе, – буркнул Димыч красавице, ткнув в деньги. – «Рафаэлло» купи. Или ка—ра—мель—ку… Пошли, Максимыч.
Ирина собралась было ответить, но мы уже покидали пригревший нас перепелиный приют.
Обходя сзади «Джип», я заметил кое – что интересненькое.
– Димыч, – окликнул я товарища, – глянь. Полагаю, понравится. Щенячий восторг гарантирую.
И указал на заднюю дверцу. Её пересекала коряво нацарапанная чем—то острым надпись: «вата».
– Мать моя! Ах, он козлище! Зря я ему узелок—то в одёжку засунул, в следующий раз в другое место впечатаю. Походит пускай недельку в раскоряку. Поработает на проктолога, глядишь, думать научится. Выцеплю паскудину, вниз котелком в канализацию запихаю! Попадётся он мне на узкой тропке!
Поохав и поругавшись ещё чуток, он махнул:
– Ладно, толку—то теперь причитать. Садись.
Пристегнувшись ремнём, я задал мучивший меня вопрос:
– Где слов чудных набрался? Фалафель, смузи? Сказка!
– Хрен зна! – пожал плечами Лазаревич. – Слышал, читал, думал! Звучит смачно, вот и взял на вооружение.
Он зыркнул на часы.
До вокзала мы бы скорее добрались пешком, нежели на «Джипе», еле ползущем по трассе. Опустив стекло, я, слушая радио, рассеянно наблюдал за обычным днём областной столицы. Троллейбусы, трамваи, велосипеды, мотоциклы. По тротуарам из модной плитки неторопливо и важно прогуливаются мамаши с колясками. Школьники деловито возвращаются с занятий, лупцуя друг друга ранцами, а, может быть, наоборот, торопятся на вторую смену. Суета, рутина. Люди настолько привыкли к ней, что не видят окружающих, не обращают внимания на происходящее. Они поглощены собой. Их ждут школы и институты, распродажи в магазинах и поликлиники. Мчатся недели, месяцы. Весна сменяет зиму, за весной спешит краткосрочное лето. И без остановки, по кругу. Через край перехлёстывают неосознанность и машинальность. Зачем думать о грядущем, если есть настоящее… Голова отныне – инструмент поглощения пищи. «Об этом я подумаю, когда придёт завтра». Никогда не любил «Унесённых ветром».
«Сестра и брат… Взаимной веройМы были сильными вдвойне.Мы шли к любви и милосердиюВ немилосердной той войне»«А ведь в последний раз я гулял по этому проспекту невообразимо давно. С Линой. Отвозил её на учёбу. Это сколько ж лет—то минуло? Четырнадцать? Настю тогда дома не застали и начали обходить родственников в поисках хозяйки квартиры. Подсчитывал позднее по карте намотанные километры. Около восьми. Лина пятку стёрла, хромала. А я в урне рылся. Выкинул, не глядя мусор из кармана, а вместе с ним и билеты на обратный путь. И нашёл! Фантастика! Чудны дела твои…»