Русалка холодным серебряным смехом осыпала Хрящева.
– Да ты ведь женатый, Маркел Авраамыч!
Купец замотал головой:
– В монастырь! Супругу отдам в монастырь!
– В какой монастырь её примут, Маркел? Она на сносях ведь, супруга твоя!
– А, верно! Она на сносях. Так куда? Обратно, к отцу, ведь, поди, не захочет!
– Вот то-то оно! – загрустила русалка. – Мужчины всегда так: женюсь да женюсь! А как поразмыслят, так сразу в кусты! Прощайте, неверный Маркел Авраамович.
Тогда он опять подхватил её на руки и всю, даже хвост, облепил поцелуями.
– Постой, погоди! Раз сказал, что женюсь, так, значит, женюсь! Дай обмозговать!
– Домой мне пора, – повторила она, нахмурив свои серебристые брови.
– Какой дом на дне?
– Очень даже хороший. Не хуже, чем ваш. И чем глубже, тем лучше.
– Нет, ты обещай, что пойдешь за меня! – взмолился купец. – Так уж я всё устрою.
– Душа у тебя золотая, Маркел. – Она улыбнулась прощальной улыбкой. – Вот ты и лицом неказист, и манерой, а мне было сладко с тобой, ох как сладко!
Скользнула в волну. И, как льдинка, растаяла.
Купец зашел в реку по пояс, не снявши ни мятых порток, ни рубахи.
– Эй, где ты?
Молчала река, равнодушная, сонная. Слегка розовела.
Мамаша и Татьяна Поликарповна сидели в столовой за самоваром, когда стукнула калитка со стороны сада, и, мокрый, небритый, с воспаленными глазами, ввалился Хрящев. Он был босым, рубаха на груди разодрана, по шее извивалась воспаленная полоса.
– Откуда явились, Маркел Авраамович? – с ехидством спросила мамаша. – Отец ваш, покойник, всегда говорил, что вы для семьи человек ненапористый.
Хрящев махнул рукой и, оставляя на паркете мокрые и грязные следы, прошел к себе в спальню. Татьяна Поликарповна побелела и чуть было не упала, как всегда, в обморок. Матушка со строгостью посмотрела на неё сквозь очки.
– Ну, будет тебе, – прошипела она. – Не время сейчас. Пойди мужа проведай.
– Куда я пойду? Осерчает он, маменька.
– Иди, говорю. Осерчает! А ты с добротой к нему, с женскою хитростью.
Татьяна Поликарповна вытерла губы, блестевшие от вишневого варенья, поправила плотный пучок на затылке и тихо зашаркала в спальню. Маркел Авраамович с отчаяньем на обострившемся за ночь лице лежал, как и был, грязный, мокрый, на пышной кровати. Зубами поскрипывал.
– Вы, может быть, чаю хотите попить? – спросила она.
– Благодарствую. Нет, – ответил он коротко.
– Тогда, может, водочки? – Она стушевалась совсем, чуть дышала.
– Вели принести. А закуски не надо.
Хрящев пил две недели. Потом встал, опухший и страшный, напарился в бане, побрился, оделся. Татьяна Поликарповна со страхом увидела из окошка, как муж, белее клоуна в цирке, с лиловым, ввалившимся взглядом, садится в пролётку. На нём был пиджак на английский манер, в руке трость с большим костяным набалдашником. Еще больше испугалась Татьяна Поликарповна, заметив, что вместо привычной фуражки с околышем голову Хрящева прикрывает мягкая фетровая шляпа. И лишь сапоги он надел, как обычно, купеческие, с мягким напуском.
«Куда это он? – подумала бедная. – Чтоб так нарядиться с утра…»
В центральном отделении страховой конторы на Лубянской площади было многолюдно. Очень вошло в моду страхование жизни и имущества: купцы и дворяне гнались за деньгами. А денег, увы, никому не хватало. Рябужинский, например, уж на что богатый человек, а и то без конца перехватывал, весь в долгах сидел. Их было три брата из этой фамилии. Так вот, двое старших копили, а младший, совсем как дворянский бездельник, спускал. Француженку, мадемуазель Энженю, в шампанском купал. Колье подарил в десять тыщ ассигнаций. Потом себе выписал автомобиль. Пунцового цвета. Не то из Люцерна, не то из Берлина. Прохожих давил, носился как бешеный.
Именно этого непутевого младшего брата Рябужинского, одетого с иголочки, благоухающего крепкими английскими духами, и встретил Хрящев на лестнице страховой конторы.
– Маркел Авраамович! Ты! Мон ами! Куда спозаранку?
– Дела у меня. – Купец был угрюмым и неразговорчивым. – Позвольте пройти.
– Проходите, голубчик. А только вы зря со мной так, не по-дружески. Уж я вас, поверьте, весьма понимаю.
– Ну, и понимайте себе на здоровье! Позвольте пройти. Тороплюсь. Не до вас.
– Весь день за то-бо-о-ю, как призрак, хожу-у-у и в дивные о-о-очи со страхом гляжу-у-у! – гнусаво запел Рябужинский, спускаясь по лестнице.
Внезапно он остановился:
– Маркел Авраамович! Вы рыбку удили недавно, я слышал?
Сердце у Хрящева бешено заколотилось.
– Какую, пардон, еще рыбку?
– Какую не знаю. Но слышал, что рыбку.
Рябужинский ускорил шаги и снова запел, постукивая по перилам перстнями:
– Не ходи, краса-а-а-вица, по ночам гу-ля-я-ть!
«Откуда он знает про рыбку? – И Хрящев покрылся горячей испариной. – Ведь не было там никого! Ни души!»
Он вытер ладонями мокрую бороду. Потом попытался на левую руку надеть две перчатки. Не вышло. Он скомкал их, сунул в карман. В глазах потемнело, как перед грозою.
– С ума я схожу, не иначе! – сказал он себе самому и, толкнувши носком сапога дверь в конце коридора, застыл на пороге вместительной комнаты.
В ней оказался щуплый, с серым младенческим пухом на голове старичок, который услужливо, еле слышно попискивая, как мышонок, приподнялся при виде Хрящева.
– Чем могу служить?
– Я, собственно… Короче, желаю… Ну, вы понимаете…
И Хрящев закашлялся.
– Водички, водички… – Седой старичок заплясал над графином. – Попейте водички… Вот, только из ледника… Весьма освежает…
«Яички, яички, Кузьма уезжает…» – послышалось Хрящеву.
– Я желаю застраховать на крупную сумму денег жизнь своей супруги Хрящевой Татьяны Поликарповны, в девичестве Алексеевой, и жизнь моей матери Хрящевой, Екатерины Ивановны, в девичестве Птицыной, а также мой дом, сад и склады. Короче, имущество.
Он залпом отпил половину стакана. Вода была теплой, немного прокисшей.
– Желаете застраховать от чего-с?
– А можно от разного?
– Можно, конечно. Поскольку бывают, к примеру, пожары. Бывает, что и наводнит целый город. Бывают разбои, набеги противника… Да я вам сейчас покажу! Вы взгляните.
Старичок живо открыл пожелтевшую книгу и начал листать за страницей страницу. На лоб набежали морщинки.
– Глядите! Мещанка Доронина застраховала жизнь своего мужа, мещанина Доронина Ивана Ильича, вскорости почившего от кратковременного, не опознанного медициной заболевания. Выплата означенной суммы… Да сколько же это? Чернила размазались! Сейчас, погодите. Надену очки…
– Мне нет интереса в мещанке Дорониной. Не стоит вам и затрудняться. – Купец строго кашлянул. – Какую прикажете сумму внести, чтобы соглашение было оформлено?
Седой старичок вдруг немного смутился.
– Зависит от сделки. Обычная сумма: от тысячи до десяти.
– Рублёв? – хрипнул Хрящев.
– Рублёв. Золотых. Чего же еще? Извиняюсь покорно…
– Сейчас нужно будет внести али как?
– Зависит от вашей платежной способности. А также желания. И многие вкладчики, чтобы без риску, сперва вносят меньшие суммы с процентами-с. Весьма незначительные платежи без всякого риску.
– Что значит: без риску? Без риску для денег? – Купец так и впился глазами в лицо смущенного клерка.
– Без всякого риску, – опять повторил старичок. – Ну, ведь как-с? Бывает, что жизнь драгоценного родственника не в срок обрывается, и документы тогда, так сказать, могут расположить…
– Я понял! – вскричал громко Хрящев. – Всё понял! Извольте оформить как можно быстрее! Вношу вам пятьсот золотых!
Сделку оформили за десять минут. При составлении и подписании документов выяснилось, что купец Хрящев пользуется чековой книжкой, что далеко не всем купцам, стойко держащимся старины, было свойственно.
В три часа пополудни распаренный, красный, но в шляпе, надвинутой на перепоясанный складками лоб, герой наш покинул страховое общество «Россия», уютно расположенное в самом сердце Лубянской площади, и пешком отправился к себе на Пречистенку. Решение, созревшее в нём за ночь, походило на помешательство. Не зря, однако, говорят в народе, что, где черт сам не сможет, там бабу пошлёт. А кем же была водяная русалка? Да всё той же бабой, хотя и с хвостом.