БАМС! Безымянное агентство магического сыска - Блэк Тати

Ничем не примечательное агентство магического сыска неожиданно получает секретный заказ государственной важности. Вести его поручают Петру Ивановичу Шульцу, который выясняет, что в деле замешан некто, кого он окрестил «странным человеком». А тут ещё вырисовывается помеха в виде докучливой девицы, Оболенской Настасьи Павловны, лезущей туда, куда ей совершенно нежелательно совать свой хорошенький носик. И дело, касающееся семейства императора Державы Российской, приобретает огромный размах, где Шульц и Оболенская – всего лишь винтики беспощадного механизма. Но отныне у них есть задача поважнее тайн, связанных с короной Российской Империи.

И задача эта – выжить в том, что обрушивается на них, утягивая в бесконечный водоворот, больше похожий на непримиримые жернова судьбы.

Ночь первая, приведшая к событиям исключительно важным и опасным

Старший лейб-квор, агент магического сыска Пётр Иванович Шульц не спал третьи сутки. К подобным лишениям он только начал привыкать, оттого кости его ныли, будто в сезон разыгравшейся подагры. Но дело было превыше всего! Пётр Иванович не уставал повторять себе это, особливо в те моменты, когда сидеть и дальше, скрючившись под старой, видавшей виды, перевёрнутой лодкой, становилось невмоготу.

Покрутив правый ус, который чрезвычайно портил его миловидное и имеющее успех у дам лицо – впрочем, как портил его и левый – Шульц мысленно приготовился остаться на своём посту до утра, когда случилось сразу несколько событий.

Край лодки вдруг приподнялся, и к нему нырнула – словно рыбка в пруду – стройная девица, от которой пахнуло свежестью и кофием. Докучливая особа, мгновенно вызвавшая на лице Петра Ивановича кислую мину.

– А с вами, милая моя, мы кажется, распрощались не далее как, – он с трудом вынул из кармана сюртука чудо-брегет с паровым механизмом, и сверился с ним, – десять часов назад.

– Я вам не милая, – огрызнулась девица, с успехом занимая оставленные им диспозиции возле двух просверленных отверстий в борту лодки. Для глаз, разумеется.

– Это не меняет дела, – припустив в голос строгости, гаркнул шёпотом Шульц. – Вы, не милая моя, как я смел понадеяться, решили отступить от своего безумного плана и занялись делом более привычным.

– Каким, осмелюсь вас спросить?

В голосе девицы не было ни капли интереса, и оставлять место, как нельзя более подходящее для слежения за высоким, в три этажа, особняком, она не собиралась.

– Вышиванием или, скажем, поисками жениха, дабы обзавестись уже семьёю. Это, знаете ли, отвлекает от подобных развлечений, несвойственных юным барышням.

Шульц был так увлечён перепалкой с настырной девицей, что не сразу заметил, как вычурные двери, снабжённые новомодным механизмом, сами распахнулись, и в темноту сада выскользнул закутанный во всё чёрное человек. Пронесшись бесшумной тенью мимо вековых кипарисов, незнакомец почти скрылся из виду, но Пётр Иванович, лишь чудом успев зацепиться за его таинственную фигуру взглядом, взревел:

– Срочно за ним!

Настырная девица, в миру Оболенская Настасья Павловна, тонко вскрикнула, но, как и подобает барышне, увлечённой процессом поимки преступника, тут же взяла себя в руки, понудив Шульца вознести хвалу Господу за то, что ему не придётся впоследствии искать нюхательные соли. Лодка была отброшена прочь могучей рукою лейб-квора, Шульц замешкался, подбирая трость с земли, чем и воспользовалась Настасья Павловна, подхвативши юбки и помчавшись прямиком в сад.

«Святые угодники! До чего же юркие нынче девицы пошли!» – мысленно взвыл от досады Шульц и побежал следом за неугомонной.

Как и думал Пётр Иванович, фигуры в чёрном и след простыл. Это удалось выяснить минут через пять бесцельного забега по кипарисовому саду. Сия затея была в целом опасна. Никто не мог гарантировать, что незнакомец в чёрном не укрылся за каким-нибудь из неохватных стволов и не целился в Шульца с Оболенской из пистоля. Однако у Петра Ивановича на такие штуки был особый нюх.

– Стойте! Стойте Настасья Пална! – лишь слегка запыхавшись, приказал лейб-квор, поводя в воздухе оружием, спрятанным в трость. Особый, устроенный в набалдашнике механизм, от определённых манипуляций был способен с такой скоростью выпустить шомпол, надёжно сокрытый внутри трости, что тот мог пробить насквозь бочку.

– Мы не будем ловить его? – пытаясь прийти в себя и совладать со сбившимся от бега дыханием, воскликнула Оболенская, с изумлением и в некотором роде обличительно глядя на Шульца.

Пётр Иванович едва сдержался, чтобы не поморщиться. Прыть Настасьи Павловны показалась ему неуместной и даже в некотором роде вредительствующей нынешнему положению дел. А положение это, чего греха таить, было незавидным. Занятый пикировкой с Оболенской, свалившейся ему на голову, как чёрт из табакерки, он упустил шанс поймать того, за кем охотился без сна и продыху последний месяц.

– Мы, Настасья Павловна, вообще ничего не будем дальше делать вместе. Отныне сие занятие, не подобающее юным барышням, продолжу я один. А вы извольте отбыть домой. Где вам и полагалось находиться всё это время.

Он попытался подпустить в голос строгости, но нетерпение, сквозящее во всём облике Петра Ивановича, выдавало его с головою.

– Я не знаю, что вы там себе решили, да это и не касается меня вовсе, но смею вас заверить: домой я не отправлюсь даже если небеса разверзнутся, и мне укажет это сделать глас Господень!

Оболенская вскинула подбородок и отвернулась, и Шульц невольно залюбовался изящным профилем, едва различимом в свете дальнего уличного фонаря. Чуть вздёрнутый аккуратный носик, пухлые губы, ничуть не по моде того времени, выбившийся из причёски локон, которым играл ветер. Пётр Иванович мог побиться о заклад, что эта прядка волос, которую ему самому хотелось убрать за аккуратное ухо Оболенской, мешает девице. Но она была так погружена в образ непоколебимой в своём решении барышни, что подобные неудобства были для Настасьи Павловны терпимыми.

– К тому же, я отпустила возницу, – добавила она тихо, когда пауза меж Оболенской и Шульцем затянулась.

Пётр Иванович тяжело вздохнул. Не гнать же теперь её одну по ночным улицам города. Особливо учитывая, что северный квартал, где они выслеживали преступника, кишмя-кишел личностями весьма маргинального толка.

– Чёрт с вами, – решился Шульц, и растянул губы в улыбке, когда в ответном взгляде Оболенской увидел возмущение. Девица скрывала его изо всех сил, очевидно, разрываясь меж желанием сообщить Петру Ивановичу, что подобного обращения не потерпит, и опаской лишиться по своей глупости приключения в случае, если раздосадует Шульца гневной отповедью. – Чёрт с вами, Настасья Павловна, – не в силах отказать себе в удовольствии рассердить Оболенскую ещё пуще, повторил лейб-квор. – Идёмте же, осмотрим дом.

Он, помахивая тростью и насвистывая шансонетку, направился к особняку, тёмной громадой выступающему из мрака. И дёрнула же нечистая сила выстроить этот безвкусный новомодный дом в таком гиблом месте! Нынче родственники великого князя урождались какие-то неразборчивые.

– Вы думаете, нас туда впустят? – раздался подле него голос Оболенской, и сама Настасья Павловна зашагала рядом, приноравливаясь к ходу Шульца. – Не прогонят?

– Не прогонят, душа моя. Не прогонят.

– Почему вы так считаете, Пётр Иванович?

Лейб-квор приостановился, окинул взглядом хрупкую девичью фигурку, словно решал в уме, стоит ли делиться с Оболенской своими предположениями. Его глаза недобро сверкнули, а тон, которым Шульц произнёс следующие слова, был мрачным и зловещим.