Старик Орсини страдал многолетним недугом, подточившим его силы; он только и мечтал дожить до того дня, как этот союз будет заключен. Убедившись теперь, что Паоло без ума от Изабеллы, он с глубоким удовлетворением сказал своему поверенному и главному секретарю Лодовико Шиарра: «Ну, теперь и умереть можно». И действительно, не прошло и недели, как он умер.
Изабелле выпало счастье подарить герцогу Паоло сына. Его нарекли Вирджинио, и крестным отцом его был брат Изабеллы, Франческо Медичи, герцог Тосканский. Франческо, питавший к сестре до странности сильную привязанность, всегда держал себя с ней необычайно сурово. Изабелла, смеясь, сказала как‑то Браччано, что, если бы Франческо получил титул герцога до того, как они поженились, он бы нашел предлог, чтобы не допустить свадьбы и заточить сестру в монастырь.
На протяжении восемнадцати лет их совместной жизни любовь Браччано к герцогине была так сильна, что его не могла удержать надолго ни одна женщина. Но он был воином и сражался в дальних краях. Изабелла чувствовала себя покинутой. Она узнала, что муж изменяет ей, и затаила глубочайшую обиду. Однажды, когда Паоло вернулся к жене после восьмимесячного похода, пылая любовью, она холодно встретила его и осыпала всеми колкостями, какие только пришли ей на ум. А ума, к несчастью, у нее было достаточно.
– Черт побери, синьора! – сказал герцог, раздосадованный и уязвленный подобным приемом. – Вы мне ставите в вину всякий вздор! Неужели вы способны ревновать меня к какой‑то деревенской девчонке, которая мне подвернулась в придорожной канаве? Что же, по‑вашему, я должен отказывать себе в пище, когда я голоден?
– А мне, синьор, – возразила она надменно, – следует, очевидно, умереть от голода или искать пропитания на стороне?
Герцога жестоко оскорбил этот ответ. Он побледнел, вышел из комнаты, не вымолвив более ни слова, вскочил в седло и не возвращался к Изабелле целый год. Будь он хитростью в отца, он поручил бы кому‑нибудь из служанок следить за герцогиней и тогда узнал бы, что она не ложится спать, не простившись с портретом мужа долгим поцелуем. Портрет этот, написанный в натуральную величину и наделенный удивительным сходством и необычайной живостью черт, был не подвешен к стене, а поставлен на пол и прикреплен за верх рамы, так что казалось, будто герцог входит в комнату жены. Каждый вечер Изабелла в ночном наряде, распустив по обнаженным плечам чудесные белокурые волосы, припадала к портрету, громко вздыхая и проливая слезы. Роста она была небольшого, и ей приходилось становиться на цыпочки, чтобы дотянуться до губ на портрете.
Герцог вновь свиделся с Изабеллой весной 1576 года. Несчастный считал, что жена его разлюбила, и делал все, что мог, чтобы вычеркнуть ее из своей жизни. Усевшись рядом с собственным портретом, он довольно холодно сказал герцогине несколько учтивых слов, стараясь не смотреть на нее. Изабелла совсем иначе видела эту сцену в своих мечтах. Но незадолго до этого свидания она узнала, что Браччано возобновил какие‑то отношения с Лукрецией и два дня назад ужинал с ней. Герцогиня была вне себя от горя. По словам одной из ее служанок, Лукреция была на два года моложе ее, и эти два года разницы приобрели в ее воображении какую‑то особую важность. Изабелле минуло тогда тридцать четыре, и она была в расцвете красоты, но она убедила себя, что состарилась, увяла и потеряла всякую привлекательность.
От всех этих мыслей у нее, когда пришел Браччано, был совсем несчастный и болезненный вид, и это окончательно ввело его в заблуждение. Изабелла, столь часто твердившая портрету герцога слова любви, сидела теперь перед его оригиналом, храня неловкое молчание. Она не могла думать ни о чем, кроме Лукреции, и боялась заговорить, чтобы не осыпать герцога издевками. Она уже не доверяла своему острому уму, послужившему причиной всех ее бед. Наконец, будучи не в силах выносить эту мучительную натянутость, она поднялась.