Однако жена стала замечать его переживания, так как он стал иногда рассуждать наедине сам с собой, и попросила общего знакомого поговорить с ним.
– Нет, это бред, – сказал ему он, уяснив его затею. – Ничего не получится, слишком громоздкая цель, да еще и с действующими церковными конфессиями конфликт можешь получить. Стяжать святой дух, подвергая сомнению догматические основы святости, церкви реального мира, тебе не простят. Чтобы человечество стало свободным от предрассудков в любви, ну зачем? Этим ты не вскружишь головы. Какие тараканы в твоей голове. Тебе это надо? Да и не с нашими финансами такую бадью разводить. Живи проще в середнячках и не залезай в «непонятную». Сейчас более легкие деньги под ногами лежат. Ты же крутишься, и деньги имеешь, и так каждый. Ну, интимный магазин организуй, если эта проблема волнует или школу любовной гармонии, но без веры. Пригласи сексологов, психологов, подбери литературу, ученики найдутся. Только вот этот пафос стремления к величию может тебя выбить из твоей струи и разорить в ноль. Пойди в церковь, поставь свечку и забудь эти мысли. Эта орбита вращения не для таких мало могущих господ, как мы. Если тебе кого удастся заинтересовать, то тебя, как пуговицу, пристегнут к чужому парадному пиджаку, и только.
Он действительно опять зачастил в церковь и серьезно думать некоторое время об этом перестал. Молился обычно долго, как бы успокаивая свою душу от безысходности. Пытаясь освободиться или окончательно утвердиться в своих замыслах, которые до этого наполняли его пустую душу каким-то поиском. Ему казалось, что после каждой молитвы за его спиной уже не вырастали крылья, а наоборот, отрубались желания, как части его конечностей. Однако от себя было не уйти, и продолжал терзаться душевными переживаниями.
– Хотя, по большому счету, причем тут моя душа? – говорил он, молясь как-то перед иконой. – Государство наше тоже отступило от своей идеи, став, по сути, мещанским монстром, и управляется куда ни плюнь такими же педантичными мещанами или идейными скопцами. Однако вряд ли кто от этого плачет, хотя тоже полного спокойствия и удовлетворения найти не может. Однако, что это я вижу? Только свои глобальные мечтания. Вот и Боже над ними вроде как плачет. Ну, мои страданья – это горечь по трудно решаемому смыслу жизни.
Так с горечью вопрошал он по несовершенству мира с идейным выгоранием элиты в нем что-то менять.
– А твои что значат? – опять вопрошал безответно он.
Мать Богородица из-под риз безответно смотрела на него, будто качая головой. Ему казалось, что по иконе, как и по его душе, текли слезы, как бы призывая к смирению со своей судьбой.
– Пусть это мне не кажется, плачет, значит, по делу. Слезы – это благое явление, они как некое очищение от греха.
Только такового у себя не находил и лишь в этих видениях обвинял небесных повелителей.
– Даже боги в бессилии и безысходности страдают за этот мир, омывая слезами его безрассудность, – шептало ему воспаленное от раздумий сознание. – Каждый день убивают, как на настоящей войне. Убивают плоть святой красоты и романтику жизни меркантильностью и прагматичностью борьбы за выживание. Красоте духовной, как и истине, не осталось места. Люди, призванные своим положением изменять судьбу мира, привнося в ее красоту, оказались не способны перешагнуть за границы обыденного круга наживы, чтобы в нем выразится и скрыться от безлико властвующего «я». Почему же боги отстранились и не могут исправить это?
– Может быть, их сознание, – шептал уже он сам перед иконой Христа, – не готово принять мой святой зов любви, к которой призываешь ты. Ты же извне, с небес, должен управлять сознанием всех. Видимо, управляешь так же моим, нагоняешь думы, а зачем? Хоть создал этот мир с насильем, призываешь к любви. Значит принуждение всех к любви – это твоя воля и право. Где же она, твоя божья воля с влиянием на разум? Вот уже я и за тебя, и за себя посылаю молитвы за всех жаждущих твоего обещанного мира. Хочу, чтобы они дошли до политиков, правительств и народов. Во имя всего святого! Дай им силу разума зрячих праведников! Пусть перешагнут через ограниченность своей жизни, наполни их души святой мечтой и помоги мне сотворить на земле задумку твою. Пусть в нем будет жить религия настоящего земного счастья, зовущая и к душевной, и к телесной радости. Пусть она дополнит наши религии новой надеждой непотусторонних желаний и станет не религией обязанностей, а сокровенной религией прав на реализацию земного счастья, через познание себя и соединение со своей божьей природой плоти и духа.
Подобные просьбы или полусознательные молитвы в его устах часто были скрытой причиной его внутренних сомнений и посещения церковных служб. Жена этой религиозности совсем не стала понимать и стала думать, что у мужа пошли какие-то психические отклонения, как у многих афганцев после ранений в военных кошмарах, которые им пришлось пережить. Сначала она смеялась над ним, говоря ему, что он молится Богу, а думает о грехе. Бог его никогда не поймет и не внемлет и за это даже может наказать, но с этими странностями постепенно смирилась.
Всю свою жизнь, которую он прожил в коммунистическом режиме, это была погоня за званием в иерархии власти, где инициатива не очень-то одобрялась, а педантичность была ее основой. С падением этого режима свобода с безденежьем бросили его в пустоту и заставили думать.
В перестроечное время, после Афгана, он организовал кооператив, потом – фирму, где постоянных членов было не более трех человек, и в личном плане вроде бы обогатился. Имел две машины, купленные у военных, две дачи, молодую жену и жил свободно, не так чтобы на широкую ногу, но не в чем особенно не нуждался, а радости этого счастья как бы и не чувствовал. Чего ему не хватало, он и сам толком не знал. Ему стало ясно, что он, по сути, как был, так и остался по образу существования мещанином при той и этой власти. Мелкие бытовые интересы и развлечения. Обидно за себя никогда не было, но это осознание, что богатство в могилу с собой не заберешь, стало напоминать о себе, когда идея Храма стала задевать его самолюбие. Отступление от захватившей его идеи для его военной души было некомфортным. Посещая церковь, он как будто беседовал с Богом.
Время шло, дети подрастали. Жена на его странности: сбор различных сувениров и фактов любви из истории мира – не обращала внимания. Частые посещения церкви и одновременно повышенный интерес к интимной литературе уже тоже перестал удивлять. Ей было все равно, только бы в доме был покой и деньги. Сколько зарабатывал муж, она никогда не знала. Одно время он чуть было не разорился, но как-то выкарабкался, и семья больших трудностей от этого не испытывала.
Сколотить достаточный начальный капитал для большой раскрутки не получалось. Отряды различных мошенников то обманывали липовыми акциями, то с жильем, то с предложением покупки заграничных курортных апартаментов. С каждым годом работать приходилось все труднее и труднее. Крупные фирмы постепенно вытеснили таких, как он, мелких посредников. С этими ежедневными заботами идея Храма все-таки его не покидала, и однажды за гроши приобрел списанный дебаркадер.
На нем он стал разворачивать что-то вроде интеллектуального кафе с музеем любви. При этом он предполагал организовать не просто кафе, а интеллектуально-игровое купе-кафе с оригинальной формой общения и культурного отдыха. Предполагал, что интеллектуальное общение требует уединения только с понимающими тебя друзьями или с какой-нибудь интеллектуальной фонотекой. Такое купе-уединение – это для него было необходимым условием, где посторонние взгляды и интересы любопытства окружающих мешать были не должны. «Значит, вариант купе – это дополнительный вариант, обязательный к общему залу», – убеждал он себя. Тут ему ничего нового сотворять не приходилось – так, приват-кабины были во многих развлекательных заведениях. Ему же хотелось их упростить и сделать кабинами творческого уединения.