Она поставила стакан.
– Историю, которую я расскажу, тоже придумала не я. Она произошла на самом деле и началась ещё в моём детстве.
– А, понятно! – хихикнула Нин. – В палеолите.
– Именно. До того как наступила эра компьютеров, смартфонов, mp3 и интернета. Можешь себе представить?
– Ну… вообще-то не очень. Кстати, ты случайно не догадалась взять с собой мою зарядку?
– Потом посмотрю, зайчонок. Я собиралась впопыхах, не знаю, что там. Но сеть здесь всё равно не ловит. Ничего? Сумеешь это пережить? Я могу продолжать?
Нин сидела с полным ртом рагу и пыталась прийти в себя: ни праздника, ни сети, а значит, совершенно не с кем поговорить.
Титания сосредоточенно смотрела в невидимую точку где-то над окном.
– Когда я впервые поднялась на эту забытую богом возвышенность, мне было четыре года. Ну, почти пять. В то время моя мать водила что-то вроде небольшого фургона, «панар» пятидесятых годов. Тебе это, конечно, ни о чём не говорит. Но если коротко, то машина была ещё древнее, чем наш драндулет.
– И ещё уродливее?
– Представь себе летающую тарелку небесно-голубого цвета с двумя иллюминаторами сзади, круглыми, как рыбьи глаза!
Нин подцепила несколько грибов и улыбнулась. Машина с глазами как у рыбы? Отлично. Вот подходящая карета для феи.
– В тот вечер, – продолжала Титания, – когда моя мать остановилась на заправочной станции, стрелка бензина уже зашла за красную полоску.
Фея саспенса закрыла глаза. Она представила себе во всех подробностях эту сцену из далёкого прошлого.
– И небо тоже было красным, – добавила она.
Глава 3
Июль 1970
Я сидела, прислонившись лбом к одному из иллюминаторов, на заднем сиденье нашего «панара» и уже несколько часов молчала. Я высматривала первые признаки ночи. Боялась, что машина сломается и нам придётся опять спать на обочине. Меня пугал лес, из которого мы только что выехали. Но и облезлые холмы, показавшиеся впереди, мне тоже не нравились.
– Ну, – проговорила мать, выключая зажигание, – кто был прав?
Я отлепила лоб от стекла и увидела две колонки заправки, а чуть подальше – магазинчик с чудно́й закруглённой витриной.
– Ты, – признала я с облегчением.
– Очень важно, чтобы ты мне доверяла, Консолата. Иначе у нас ничего не получится.
Я повернулась к ней. В свои четыре года (почти пять) я уже понимала, какой моя мать была красивой, юной и одинокой. Слишком красивой, слишком юной и слишком одинокой, чтобы заботиться о таком количестве детей.
– Ты не голодна?
– Всё нормально, – соврала я.
После варёных яиц, которыми мы закусили в Сен-Бонне, у нас в желудках ничего не было. Яйца уже давно переварились. Хорошо, что малыши спят.
– Мне тоже нормально, – сказала мать. – Но я бы не отказалась от чего-нибудь вкусненького. Например, от супа из тапиоки. А ещё тартинок с тунцом-и-помидорами и перчёных сухариков!
У меня тут же слюнки потекли. Роз-Эме умела подобрать верные слова. Она знала их силу, их вкус. Жонглировала ими, как мячиками.
– Ух ты, смотри! Думаешь, вон тот месье не угостит нас?
Она распахнула дверь фургона и вытянула наружу ноги, длинные и стройные, как у фламинго. Из глубины «панара» я хорошо видела этого типа: он стоял у заправки, неподвижный, как манекен, и смотрел на мою мать. На нём был рабочий комбинезон, в левой руке – пластмассовая канистра, а над головой – нимб. То есть всего лишь закат, красное солнце, которое залило всё вокруг и подожгло витрину магазина у него за спиной.
Я перебралась через сиденья и тоже выпрыгнула из фургона. Мне совсем не хотелось, чтобы опять было как в сквоте и чтобы этот тип возомнил себе всякое про мою мать. Я думала, что моё присутствие хоть как-то защищает её от мужчин.
– Я уже закрываю, – сказал он.
– Мы на секунду, – ответила мать. – Наверное, вы наш ангел-хранитель.
Заправщик направился к ней, щурясь от яркого света заката.
– Уж не знаю, кто из нас двоих ангел, – сказал он, опуская канистру на землю.
Я поняла, что он меня не увидел, поэтому подбежала и вцепилась в мамины ноги. Пусть знает, что это моя территория.
– О… – произнёс заправщик, впервые взглянув в мою сторону. – Так вон он где, ангел!
– Её зовут Консолата, – сказала мать. – Это итальянское имя.
– Вы итальянки? – удивился заправщик, глядя на наши светлые волосы.
– Нет, но у меня большая страсть к языкам! – Роз-Эме рассмеялась как-то чересчур громко.
Заправщик тоже чересчур громко рассмеялся, и я нахмурилась.
С тех пор как восемь дней назад мы уехали из сквота без единого су в кармане, нам встретилось уже несколько ангелов-хранителей: старик-свиновод, сваривший нам сосисок, хозяйка продуктовой лавки, у которой я спала в настоящей постели и пила лимонад, добрая женщина из Сен-Бонне с варёными яйцами… Но на сей раз, хоть у нас и не осталось ни капли бензина, я была недовольна. Я люто невзлюбила этого типа с заправки – конечно же, из-за того, что он понравился матери.
– И куда же вы едете? – спросил он, снимая с колонки заправочный пистолет.
– Куда глаза глядят, – сказала Роз-Эме, играя прядью волос. – Я работу ищу.
Я вздрогнула.
– Но ты же сказала, что нам надо найти…
– Конечно, мы найдём что-нибудь поесть! – перебила мать и пристально посмотрела на меня. – Но для этого, представь себе, надо сначала найти работу.
Она с раздражением закатила глаза. Мне хотелось её укусить.
– Какую работу ищете? – поинтересовался заправщик, пока бензин рывками заливался в бак фургона.
– У меня много талантов, – соврала мать.
– А, ну да! Например, к языкам! – расхохотался он.
– Не знаете никого, кому я могла бы пригодиться? – вдруг очень серьёзно спросила Роз-Эме.
Тип медленно вернул пистолет в гнездо и, не сводя с неё глаз, вытер руки о комбинезон.
– Уже поздно, – сказал он. – Тут, на возвышенности, даже летом ночи холодные. Я живу в Сен-Совере, несколько километров отсюда. Вам есть где ночевать?
Помимо всех прочих талантов моя мать обладала великолепной улыбкой. В тот самый миг, когда солнце окончательно исчезло за линией горизонта, она подарила её заправщику.
Вот так и получилось, что на следующий день, припарковав фургон на склоне, мать подсунула под передние колёса тормозные колодки и принялась выгружать из машины наши вещи. Я пыталась ей помешать.
– Консолата, прекрати!
Но я не слушалась.
– Перестань! – крикнула мать, уронив сумку в мокрую траву.
– Но ты обещала, что мы поедем к…
Она приложила палец к моим губам.
– Поедем чуть позже, Консо. Но, если я ещё хоть раз об этом услышу, не поедем уже никогда, понятно?
Вне себя от злости, я развернулась и побежала прочь.
Мать даже не попыталась меня остановить. Вокруг была такая глушь – куда здесь было деваться малышке четырёх лет (почти пяти)?
Метров через сто я остановилась и посмотрела на свои ноги. Как сейчас помню: стёртые на мысках белые сандалии с вышитым цветком сбоку. Мне ничего не оставалось, только повиноваться матери.
Я вернулась к дому. Заправщик сидел на подоконнике, голый по пояс, свесив одну ногу вниз. Он умиротворённо курил, а за его спиной громоздились рыжие кровли Сен-Совера, похожие на кубики, которые кто-то рассыпал у подножия церкви. Утреннее небо над головой было совершенно прозрачным.
Проснувшись в тот день довольно рано, я слышала через перегородку, как они разговаривают – моя мать и он.
– В издательстве каталогов есть рабочие места, – говорил заправщик. – Я там кое-кого знаю. Могу про тебя спросить.
Мать в ответ хихикнула, и вскоре из-под одеяла донеслось их приглушённое дыхание. Роз-Эме, как обычно, думала только о себе, забывала свои обещания, не считалась со мной, не говоря уж о малышах.
У меня даже в глазах потемнело от бешенства.
– Не хочу тут оставаться! Не хочу тут оставаться! – вопила я и изо всех сил топтала насыпь над дорогой.
Каблуки сандалий крушили комья глины, из-под ног врассыпную мчались муравьи и выползали из укрытий дождевые черви.
– Не хочу! Не хочу! Не хочу!