Я на минуту задержался, разглядывая ее. На вид лет двадцать пять — двадцать семь. Не очень высокая, но чувствуются энергия и честность. «Не робкого десятка», — отметил я про себя. Впрочем, для ее работы это как раз было неплохо.
— Нона не сказала, сколько у нас детей, так ведь?
— Она сказала — «стая». «Настоящая стая» — так, по-моему, она и выразилась.
— «Стая» — это сколько? Откуда ты приехала? — продолжал я.
Мэри Кэтрин вздернула брови:
— Пятеро?
Я покачал головой и поднял вверх большой палец — «поднимай ставку».
— Семеро?
На лице Мэри Кэтрин мелькнуло паническое выражение, когда я повторил свой жест.
— Ну не десять же?! — воскликнула она.
Я кивнул.
— Слава Богу, все приучены к горшку. И они прекрасные ребятишки. Но если ты захочешь уйти сейчас, завтра или через неделю, я все пойму.
— Десять? — переспросила Мэри Кэтрин.
— Единица и ноль, — улыбнулся я. — Да, и если хочешь у нас работать, тебе придется называть меня Майком. Или идиотом, если угодно. Но пожалуйста, не называй меня мистером Беннеттом.
— Хорошо, Майк, — ответила Мэри Кэтрин.
Уходя, я заметил, что с ее лица не сходит паническое выражение.
— Десять, — пробормотал я.
Великолепная десятка.
8
Я спустился вниз, забрался под холодное одеяло и не мог сомкнуть глаз. На завтра были назначены похороны Кэролайн Хопкинс — очередная грустная новость.
Я лежал в темноте, слушая завывания зимнего ветра. Где-то далеко — скорее всего на Бродвее — сработала автосигнализация, прошла все мучительные стадии электронной агонии и залилась снова.
Целый час я упрямо отказывался жалеть себя. Это ведь не мое тело восстало против меня. Это не я посвятил тридцать восемь лет своей жизни помощи другим людям. И я по крайней мере доживу до своего тридцать девятого дня рождения.
А потом я заплакал. Слезы накатывали медленно, болезненно, как первые трещины на льду озера, по которому я слишком далеко зашел. Но через минуту моя стальная выдержка разлетелась на тысячу кусков, и я раскис.
В свое время я всей душой поддержал идею жены усыновить ребенка. После того как мы обнаружили, что не можем иметь детей, я был готов на все ради Мэйв. Я так любил ее, что хотел сделать счастливой любым способом.
Но когда мы удочерили Джейн, я засомневался. Трое детей в Нью-Йорке? Квартплата была немаленькая, а я никогда не был Рокфеллером.
Однако Мэйв показала, что нам хватит места и в доме, и в наших сердцах еще для одного ребенка. После Фионы и Бриджит я только молча закатывал глаза, когда Мэйв заводила разговор об очередном приемыше детского дома или беспризорнике. Она всегда спрашивала: «Что слону лишний фунт поклажи?»
«Но как слону жить без сердца?» — думал теперь я. Слезы струились по щекам.
Я понимал, что ни за что не справлюсь один. Старшие уже без пяти минут подростки, а младшие… Боже правый, как я мог взвалить на себя ответственность за их жизнь, счастье и будущее?
Потом я услышал, как открылась дверь.
— Пип-пип! — сказал тоненький голосок.
Это Крисси. Каждое утро она приходила к нам в спальню с пустой миской для хлопьев и притворялась каким-нибудь маленьким голодным животным: котенком, щенком, пингвинчиком, а однажды даже броненосиком.
Дочка подошла на цыпочках к краю кровати.
— Пип-Пип не спит, — сказала она.
Я вытер слезы о подушку.
— Большой Пип тоже не спит.
Она не спала в нашей постели с тех пор, как ей исполнилось два годика, и я уже собирался встать, чтобы уложить ее в кроватку и убаюкать, но затем передумал и откинул одеяло.