Единственным жителем Нью-Йорка, который не испытывал ни малейшего желания потрепать малышей за щечку, оказался старик в больничном халате, прикрывший рукой сигарету и откативший в сторону подставку с капельницей, чтобы пропустить нас к нашей цели — главному входу в крыло для неизлечимо больных онкологического центра Нью-Йоркской больницы.
Видимо, ему тоже было о чем подумать.
Не знаю, где больница нанимает персонал для этого страшного отделения, но мне кажется, что кто-то из отдела кадров взломал компьютер апостола Петра и регулярно пробегается по спискам святых в поисках новых кандидатов. Неизменное сострадание и абсолютная благожелательность, с которыми они относились ко мне и моей семье, всегда вызывали у меня восхищение.
Но, проходя мимо вечно улыбающегося Кевина и ангелоподобной главной медсестры Салли Хитченс, я с трудом нашел в себе силы, чтобы поднять голову и слабо кивнуть им.
Сказать, что я не очень хотел общаться, значит не сказать ничего.
— Смотри-ка, Том! — сказала в лифте своему мужу женщина средних лет, явно посетительница. — Учитель привел детишек петь рождественские гимны. Как мило, правда? С Рождеством, детки!
Это нам не в новинку. Я-то сам ирландско-американского разлива, а вот мои ребята — приемыши — всех цветов радуги. Трент и Шона — афроамериканцы, Рикки и Хулия — латиноамериканцы, Джейн — кореянка. У младшей дочки любимый мультик — «Волшебный школьный автобус». Когда мы принесли домой этот диск, она закричала: «Пап, это мультик про нас!»
Выдайте мне пышный рыжий парик — и я превращусь в двухметровую девяностокилограммовую мисс Фриззл. Никто и не признает во мне старшего следователя убойного отдела нью-йоркского полицейского департамента, эмиссара и переговорщика по любому поводу, кому бы и что бы ни понадобилось.
— Ну что, мальчишки и девчонки, вы знаете «В тиши ночной»? — не унималась женщина. Я уже собирался довольно резко одернуть ее, но тут Брайан, старший сын, заметив валивший у меня из ушей дым, решил вставить словечко:
— Нет, мэм. Извините. Не знаем. Зато мы знаем «Звените, колокольчики».
Всю дорогу до ужасного пятого этажа все десятеро с удовольствием горланили про колокольчики. Выходя из лифта, я увидел на глазах у женщины счастливые слезы и внезапно понял, что ведь и она пришла сюда не просто так… Мой сынишка разрулил положение лучше любого дипломата ООН и уж в любом случае лучше, чем смог бы я.
Я хотел поцеловать его в лоб, но нынче одиннадцатилетние парни и не за такое убивают, поэтому мужественно потрепал его по спине, и мы все свернули в тихий белый коридор.
Крисси, обнимая свою «лучшую маленькую подружку», как она называет Шону, как раз пела второй куплет песенки про Рудольфа — красноносого оленя, когда мы подошли к комнате сиделок.
Стараниями старших сестер, Хулии и Джейн, маленькие девочки превратились в настоящих ангелочков — в платьицах и с «конскими хвостиками».
У меня отличные дети. Правда, они удивительные. Как и все мы в последнее время, они через многое прошли и в результате так вознеслись над этой жизнью, что порой мне и самому с трудом в это верится.
Но иногда меня все-таки бесит, что им пришлось через все это пройти.
В конце второго коридора, у палаты пятьсот тринадцать, нас ждала женщина в кресле-каталке. На сорокакилограммовом тельце — платье в цветочек, на безволосой голове — бейсболка «Янки».
— Мама! — завопили детишки, и топот двадцати ног нарушил тишину больничных коридоров.
2
Моя жена так исхудала, что едва ли хватило места всем, чтобы обнять ее двадцатью руками, но дети как-то умудрились все прижаться к ней. А потом подошел я и обнял всех сразу.