Свои тоже не забудь.
— Не забуду! — сказал пятилетний Трент, важно кивая.
— Шона и Крисси, для вас тоже есть дело.
— Ура! — сказала Крисси и грациозно повернулась на носочке. Месяц назад она получила на день рождения диск «Барби на Лебедином озере», и теперь каждое ее слово сопровождалось импровизированными балетными па.
— Знаешь, где стоит миска Сокки?
Сокки — это бродячий серо-белый кот, которого Мэйв нашла в мусорном баке возле нашего дома на Вест-Энд-авеню. У жены был нюх на обездоленных и обиженных. Я понял это в тот день, когда она согласилась выйти за меня.
Шона торжественно кивнула. В свои четыре года она была самой тихой, послушной и спокойной из всего нашего выводка, и мы с Мэйв часто смеялись над спорами о природе и воспитании. Вся наша великолепная десятка вышла из материнской утробы с готовым характером. Родитель может улучшить, а может, конечно, и загубить какие-то качества, но изменить характер? Сделать тихоню болтуном, а тусовщика ботаником? Ну-ну. Попробуйте.
— Итак, твоя задача — проверять, есть ли у Сокки в миске вода. Ах да, слушайте сюда, банда, — продолжала Мэйв, осторожно сползая со своих подушек. Ей было больно даже сидеть в одном положении. — Хочу сказать пару слов, пока не забыла. Мы всегда отмечаем наши дни рождения. Не важно, четыре вам года, четырнадцать или сорок, сидите вы дома или путешествуете по свету. Всегда держитесь друг за друга, хорошо? И до тех пор, пока вы живете под одной крышей, хотя бы раз в день собирайтесь вместе за столом. Даже если вы будете есть дурацкие хот-доги перед этим проклятым теликом — главное, чтобы вы были вместе. Я всегда с вами, ясно? И вы должны вести себя, как я, даже если меня нет рядом. Все понятно? Трент, ты слышал, что я сказала?
— Можно есть хот-доги перед теликом, — широко улыбнулся Трент. — Я люблю хот-доги и телик.
Все засмеялись.
— А я люблю тебя, — ответила Мэйв. Я увидел, что ее веки опускаются. — Я так горжусь вами. И тобой, Майкл, мой бравый полицейский.
Мэйв стояла на краю могилы с таким мужеством, которого я никогда не видел, и это она гордилась нами? Мной? Меня как будто окатили ведром ледяной воды. Хотелось завыть, пробить кулаками окно, телевизор, грязное свинцовое небо над больницей. Вместо этого я вышел вперед из толпы детей, снял с жены бейсболку и нежно поцеловал ее в лоб.
— Так, маме надо отдохнуть, — объявил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал трещину в сердце. — Пора идти. Вперед, команда.
4
В три сорок пять Чистоплюй подошел по Пятой авеню к собору Святого Патрика, поднялся по каменным ступеням и вошел внутрь.
Он фыркнул, глядя на добропорядочных граждан, преклонивших колени в молитве. Ну да, подумалось ему, Большой Человек там, наверху, наверняка оценит набожность, исходящую из самого центра современной Гоморры.
Чопорная старуха с рыхлым лицом опередила его в очереди в первую исповедальню у южной стены. «Это какие же грехи она пришла замаливать? — размышлял Чистоплюй, пристраиваясь рядом с ней. — Прости меня, Господи, ибо я купила дешевую шоколадку внукам…»
Подстриженный по последней моде сорокалетний священник появился ровно через минуту. Отец Патрик Макки тщетно пытался не оглядываться на Чистоплюя, однако краем глаза заметил его ледяную улыбку.
Старуха выбиралась со скамьи дольше, чем исповедовалась. Чистоплюй чуть не сбил ее с ног, проталкиваясь к кабинке.
— Слушаю тебя, сын мой, — раздался голос из-за ширмы.
— Северо-восточный угол Пятьдесят первой и Мэдисон, — ответил Чистоплюй. — Двадцать минут, Страдалец. Если не придешь, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.