Я прохожу много миль – Суонси остается далеко позади – и буквально вжимаюсь в живую изгородь, когда мимо проезжают машины, становясь все более редкими к ночи. Дорожную сумку я несу как рюкзак, лямки продавили на плечах глубокие борозды, но я иду, не сбавляя темпа. Слыша только свое дыхание, я постепенно успокаиваюсь. Я не позволяю себе думать о случившемся или о том, куда я иду, а просто шагаю. Вынимаю телефон из кармана и, не взглянув, сколько там пропущенных звонков, бросаю его в кювет с собравшейся водой. Это последнее, что соединяло меня с моим прошлым; почти сразу на душе становится легче.
Натруженные ноги болят, и я понимаю, что если остановлюсь и прилягу на обочине, то уже не поднимусь. Я начинаю идти медленнее, и тут слышу машину сзади. Я отступаю на травянистую обочину и отворачиваюсь от дороги, пропуская автомобиль, но вместо того чтобы скрыться за поворотом, он останавливается метрах в пяти впереди. До меня доносится слабое шипение тормозов и запах выхлопных газов. Я разворачиваюсь и стремглав бросаюсь бежать, не разбирая дороги. Сумка колотит по спине. Я бегу неуклюже, свежие мозоли трутся о ботинки, струйки пота стекают по груди и спине. Автомобиля больше не слышно, и когда я оглядываюсь – при этом меня шатнуло так, что я чуть не упала, – машины не видно.
Я глупо стою посреди пустого шоссе. Я так устала и проголодалась, что не могу мыслить связно. Я уже не уверена, была машина или же я мысленно перенесла на эту заброшенную дорогу визг резины на мокром асфальте, который стоит у меня в ушах.
Сгущаются сумерки. Я уже на побережье: я ощущаю соль на губах и слышу, как волны разбиваются о берег. На указателе написано «Пенфач»; вокруг так тихо, что, идя по деревне и поглядывая на опущенные шторы, лишний заслон от зимней стужи, я чувствую себя непрошеной гостьей. Лунный свет плоский и белый, в нем все кажется двухмерным. Моя тень впереди все удлиняется, пока я не начинаю казаться непомерно высокой. Я дохожу до самой бухты, где скалы обступили полоску песка, словно защищая ее, и спускаюсь по петлистой тропинке. Но тени обманчивы, лунный свет неверен, и я поскальзываюсь на сланце, испугавшись ощущения пустоты под ногой. Я вскрикиваю, теряю равновесие из-за непривычной тяжести моего импровизированного рюкзака, падаю и скатываюсь до самого пляжа. Подо мной хрустит влажный песок. Я осторожно вдыхаю, прислушиваясь, где проснется боль, но боли нет, я ничего не повредила. У меня мелькает мысль – может, я стала невосприимчивой к боли? Может, человеческий организм не приспособлен выдерживать двойную – физическую и эмоциональную – муку? Рука еще саднит, но как-то отстраненно, будто чужая.
Меня охватывает острое желание что-нибудь почувствовать – что угодно. Я скидываю обувь, несмотря на холод, и чувствую подошвами песок. Небо чернильно-черное, полная луна тяжело нависает над морем, и ее двойник отражается в волнах мерцающими дольками. Я не дома. Это самое важное. Здесь ничто не напоминает дом. Плотнее завернувшись в куртку, я сажусь на сумку, спиной к твердой скале, и жду.
Когда наступает рассвет, я понимаю, что, должно быть, заснула: мое оцепенение было нарушено шумом волн, надвигавшихся на берег. С трудом вытянув ноющие, замерзшие ноги, я встаю поглядеть на ярко-оранжевое сияние, разливающееся над горизонтом. Выглядывает солнце, но в нем нет тепла; меня сотрясает дрожь. Да, план бегства оказался совсем непродуманным.
Узкую тропинку легче одолеть при свете, и теперь я вижу, что местность не безлюдна: всего в полумиле стоит одноэтажное здание, приземистое и утилитарное, а за ним аккуратные ряды домиков-трейлеров. Начинать новую жизнь здесь ничуть не хуже, чем в любом другом месте.
– Доброе утро, – говорю я. Голос звучит неожиданно тонко в относительном тепле маленького магазина. – Я ищу, где можно остановиться пожить.
– В отпуск приехали? – Полная грудь женщины покоится на журнале «Отдохни». – Сезон-то вроде не отпускной. – Улыбка убирает колкость из ее слов, и я стараюсь улыбнуться в ответ, но не получается.
– Я надеюсь сюда переехать, – удается мне выговорить. Представляю, как я, должно быть, выгляжу: неумытая и нечесаная. Зубы у меня стучат, тело бьет неподконтрольная дрожь: я совсем продрогла.
– А, тогда понятно, – весело говорит женщина, кажется, ничуть не смущенная моим видом. – Значит, подыскиваете что снять? Но мы-то закрыты до конца зимы, до марта только магазин работает, так что вам нужен Йестин Джонс со своим коттеджем. Я ему позвоню. Звонить, или сперва чаю выпьете? Снаружи-то холодно, и вид у вас замерзший.
Она подводит меня к табурету за прилавком и скрывается в соседней комнате, не прекращая бойкий разговор, перекрывая шум закипающего чайника.
– Я Бетан Морган, – рассказывает она, – это мой магазин и трейлерный парк. А Глинн, мой муж, занимается фермой. – Она высунулась в дверь и улыбнулась: – Вернее, бьется с ней, ведь фермерствовать сейчас стало ох как нелегко… Стоп, я же хотела Йестину позвонить!
Не дожидаясь ответа, Бетан снова скрывается из виду, пока я мнусь, придумывая ответы на неизбежные вопросы. Внутри меня точно растет воздушный шарик, становясь все больше и жестче.
Но Бетан, вернувшись, ни о чем не спрашивает: ни когда я приехала, ни отчего выбрала Пенфач, ни даже откуда я. Она подает мне щербатую чашку сладкого чая и втискивается на соседний стул. На Бетан столько разной одежды, что разглядеть или даже угадать ее фигуру невозможно, однако подлокотники кресла неудобно врезаются ей в бока. Про себя я предполагаю, что ей за сорок, однако гладкое круглое лицо делает ее моложе. Ее длинные темные волосы стянуты в хвост. Шнурованные ботинки под длинной черной юбкой, несколько футболок, а сверху – вязаный кардиган длиной до щиколоток, края которого задевают сейчас пыльный пол. Сгоревшая ароматическая палочка оставила на подоконнике полоску пепла, и в воздухе витает стойкий пряный запах. К старомодной кассе на прилавке привязана мишура.
– Йестин едет, скоро будет, – сообщает Бетан, выставляя на прилавок третью кружку с чаем. Значит, Йестин, кто бы он ни был, появится через несколько минут.
– А кто этот Йестин? – спрашиваю я, соображая, не совершила ли ошибку, приехав в деревню, где все друг друга знают. Надо было ехать в крупный город, там сплошная анонимность.
– У него ферма на другом конце Пенфача, – отзывается Бетан. – А здесь он пасет своих коз – на склонах и на берегу. Если поселитесь в коттедже, будем соседками, но у него, сразу скажу, не дворец, – смеется она. Я невольно улыбаюсь. Прямота Бетан напоминает мне Еву, хотя, подозреваю, моя стройная модница-сестрица пришла бы в ужас от такого сравнения.
– Мне много и не надо, – отвечаю я.
– Йестин молчун. Если поговорить, то это не к нему, – предупреждает Бетан, словно я могу из-за этого огорчиться. – Но человек хороший. Овец своих держит рядом с нашими. – Она неопределенно машет в противоположную от моря сторону. – Как и всем в Пенфаче, ему не помешает лишняя тетива на луке… Как это теперь называется, диверсификация? – Бетан презрительно фыркает. – Йестин сдает дачный домик в Пенфаче и коттедж Блэйн Сэди на отшибе.
– Считаете, именно в коттедже мне захочется поселиться?
– Если поселитесь, будете первая за долгое время.
От мужского голоса я вздрагиваю и оборачиваюсь. На пороге стоит худощавый человек.
– Все не так плохо! – вмешивается Бетан. – Пей вот чай, а потом отвези леди поглядеть коттедж.
Лицо у Йестина такое загорелое и морщинистое, что глаза совершенно исчезают в складках. Одежды не разглядеть под запыленным синим рабочим комбинезоном с длинными полосами от грязных пальцев, вытертых о бедра. Он прихлебывает чай через желтые от табака усы и оценивающе разглядывает меня.